Клоун Шалимар - Салман Рушди

Серьезные мужчины предлагали ей в сухой, официальной манере поддержку, а некоторые, да что там — все, втайне были готовы оказать ей поддержку более неформального плана. Все они — и муниципальная полиция, и офицеры отдела по борьбе с терроризмом, о существовании которого она до сих пор не подозревала, искали ответы на вопросы и донельзя раздражали ее настойчивой фразой: «Вы должны подумать о безопасности соседей по дому». Они приняли сторону перепутанных жильцов. Это было нечестно. Она ни в чем не чувствовала себя виноватой и никому ничего не была должна. Это, господа, просто неприлично. Она представила этих офицеров в виде полуобнаженных танцоров в склизких лосинах, в фуражках, с полицейскими жетонами на чехольчиках, прикрывающих стыдное место; они кружили вокруг нее, они ласкали ее, не касаясь тела руками, они гладили ее окаменелые щеки холодными, длинными дулами револьверов. Она представила их скользящими вокруг нее во фраках и белых галстуках, в мягких бальных туфлях; представила их танцорами-эксцентриками в цилиндрах и с тросточками, отбивающими чечетку; представила, как они перебрасывают ее от одного к другому, словно репетируя новый, коллективный вариант знаменитого номера Джинджер и Фреда из одноименного фильма. Представила их в виде еще одного хора, стоящего позади сплетниц в сутанах. Воображение рисовало ей одну картину за другой, и она никак не могла остановиться. Похоже, она малость слетела с катушек.

Когда прошла неделя (или много больше?), она взяла свой любимый, отливающий золотом лук, отправилась в Элизиан-парк и начала упражняться там в прицельной стрельбе, час за часом направляя в мишень град стрел. Затем уселась в «делорен» — последнюю, фантасмагорическую машину, подаренную отцом, — и на неделю укатила на ранчо Зальцмана. Внесла плату, перебинтовала запястья и сразу стала тренироваться с Джимми Фишем в боксерском зале. Остальные боксеры посматривали на нее с почтительным уважением, с каким обычно взирают на трагических персонажей, смотрели чуть ли не с религиозным обожанием — так глядят на особ, чьи лица появляются на страницах глянцевых журналов или мелькают на экранах телевизоров. Наверное, так жители Микен смотрели на свою убитую горем правительницу, когда Агамемнон принес в жертву богам ее дочь Ифигению, чтобы вызвать попутный ветер, который помог бы его кораблям поскорее добраться до Трои. И она, подобно Клитемнестре, ощущала себя холодной, сильной, терпеливой, способной на всё. Вернувшись в город, она возобновила уроки ближнего боя с Вин Чаном, удивив его точностью и яростью своих ударов (в обороне она была еще слабовата). Засыпала она лишь тогда, когда физически была вымотана до предела, а во сне ее посещали голосящие хоры. Испытанное в юности снова напомнило о себе. В поисках приключений она стала бродить ночами по городским улицам, пару раз занималась жестким сексом со случайными мужчинами и возвращалась домой с засохшей под ногтями кровью, после чего принимала душ и снова отправлялась в Элизиан-парк, на Санта-Монику или к Зальцману. Стрелы ее исправно поражали мишень; при стрельбе из пистолета кучность стала выше. Своему тренеру по боксу она велела снять «лапы», надеть перчатки и бить, не смягчая ударов. Бокс перестал быть спортивным развлечением: она готовилась всерьез.

Индия давно работала над документальным фильмом о Лос-Анджелесе под условным названием «Камино Реал», и канал «Дискавери» готов был дать ему зеленый свет. Идея заключалась в том, чтобы отразить жизнь современного города с момента его основания, начиная с первой экспедиции европейцев по освоению новых территорий от Сан-Диего до Сан-Франциско под командованием капитанов Гаспара де Портолы и Фернандо де Ривейра Мокады; хронологом этой экспедиции был тот самый францисканский монах Хуан Креспи, который в память о слезах матери святого Августина дал имя Санта-Моника чистому источнику в том самом месте, где теперь располагался Лос-Анджелес, и к тому же придумал название для самого поселения. Исторический аспект как таковой служил для нее лишь отправной точкой изысканий: миссии (в количестве двадцати одной), основанные братьями-францисканцами на всем пути следования, не волновали ее воображения. Основное внимание ей хотелось уделить современности. Превращение бывших пастухов-баррио в бандитские сообщества, судьбы и занятия семейств, поселившихся в трейлерах на обочинах дорог, наводнившие город иммигранты, вызвавшие бешеный скачок цен на недвижимость: вырастающие как грибы после дождя миленькие городки в пожароопасных капканах узких каньонов, где селились всё прибывающие и прибывающие семьи среднего достатка, и куда менее привлекательные кварталы в черте расползшегося города, заполняемые корейцами, индийцами и прочими нелегалами всех мастей, — вот что должно было стать содержанием ее фильма. Она хотела исследовать грязный подбрюшник города-рая; в музыке небес ее интересовали фальшивые аккорды, утратившие свое сияние нимбы, блаженное беспамятство наркотиков, избыточность человеческого потребления, правда как она есть. Когда погиб отец, она бросила работу над фильмом; сидела на стульчике, стреляла из лука и пистолета, боксировала, трахалась с кем ни попадя, возвращалась к себе, принимала душ, и все это время ее неотступно преследовала одна и та же мысль: где же ангелы? Где они были в тот час, когда отец так в них нуждался? Ответ напрашивался сам собою: их нет. Нет никаких ангелов, нет небесных белокрылых покровителей, оберегающих от зла свой город. Когда нужно было спасать отца, некому было это сделать, их не оказалось на месте.

Они ведь сплошь итальянцы, ангелы-то, они и в глаза не видели этого города. Они находились где-то в другом, сотрясаемом подземными толчками регионе. Впервые они были изображены живописцем вместе с Девой Марией на стене небольшой церковки Святого Франциска в Ла-Порзинколе (на испанском Порсьюнкула), что означает «малый клочок земли». В среду 2 августа 1769 года экспедиция Портолы достигла окрестностей теперешнего Элизиан-парка и расположилась лагерем на холме Буэна-Виста, после чего Хуан Креспи, пораженный красотою расстилавшейся внизу речной долины, назвал реку в честь святого, память о котором он нес с собою, словно крест. Ему было всего сорок восемь, червь смертельной болезни уже тогда подтачивал его силы. Однако всякий раз, когда червь давал знать о себе, он призывал на помощь ангелов Ла-Порзинколы, и гнетущее чувство близкой смерти исчезало: ангелы напоминали ему о райском блаженстве и вечной жизни. В их честь и в честь Пресвятой Девы он и назвал увиденную новую реку рекой ангелов, а двенадцать лет спустя, когда на этом месте возникло поселение, на него перешло полное имя реки: Эль Пуэбло де Нуестра Сеньора ла Рейна де лос Анджелес де Порсьюнкула — город Пресвятой Богоматери, царицы ангелов церкви «Малый клочок земли». Однако нынче Город ангелов занимал огромный кусок земли и нуждался в куда более могучих покровителях, чем те, которые ему были приданы; ему требовалась команда ангелов высшего пилотажа, хорошо знакомых с насилием и беспорядками, присущими мегаполисам, крутых ангелов, умеющих бить в кость, а не мелкотравчатые, слабосильные и женоподобные, парящие в небесах рядом с птичками и сюсюкающие про мир и любовь ассизские сосунки.

Посла Максимилиана Офалса оплакивало все мировое сообщество. Правительство Франции прислало официальное соболезнование в связи с кончиной одного из последних героев Сопротивления, а французская печать снова в красках пересказала историю его полета на «Гонщике». Ослабленное внутрипартийными распрями, едва держащееся на плаву высшее руководство Индии в данном случае было единодушно: Макса превозносили как истинного друга страны, отдавшего все свои силы налаживанию индо-пакистанских отношений; о скандале же, которым завершилось его краткое пребывание на посту американского посла в Индии, почти не упоминали. Соболезнования поступили и от Белого дома, и от Агентства национальной безопасности. Словно Человек-невидимка, Макс после смерти снова сделался опознаваемым визуально, во всех деталях: из длинных некрологов, прочувствованных панегириков возникла красочная панорама преданного служения стране на последнем этапе его карьеры — в глубинах невидимого мира в качестве главного духа: на Ближнем Востоке, в районе Гибралтара, в Центральной Америке, Африке и Афганистане. Спустя три года после его позорной отставки было решено отпустить ему грехи. Сочли, что Макс искупил их сполна тем, что был временно отстранен от дел, и предложили ему новое назначение — пост главы отдела по борьбе с терроризмом. В Белом доме менялись хозяева, но Макс бессменно оставался на этом посту в течение многих лет. Статус у него был ничуть не ниже прежнего, посольского, однако имя его не афишировалось. Для человека, занимающего подобную должность, публичность была противопоказана, его передвижения не должны были стать достоянием прессы; он скользил по миру как тень, и его влияние проявлялось опосредованно, через действия других. Индия Офалс полагала, что в последние годы стала ближе к отцу, но теперь ей вдруг открылось, что существовал еще и другой Макс, про которого она не знала ничего, — оккультный служитель международных интересов Америки. «Ваш отец трудился на благо страны во многих горячих точках, ему приходилось курсировать в довольно мутных водах». Это могло, да нет, что там могло — просто должно было означать лишь одно: на невидимых миру руках невидимого миру Макса наверняка осталось какое-то количество невидимой и вполне видимой крови.