Бумажный герой - Александр Давыдов

Вот и всё – считайте, мы с вами упустили возможность стать культурными героями, благодетелями пускай не всего человечества, а его мизерной части. Никогда нельзя мешкать на развилках судьбы. Развеялись островки, будто морской мираж, и вновь пуста океанская гладь. Наше путешествие ловко избегает приключений, без которых оно может выглядеть слегка депрессивным. Но, конечно, это не по воле случая: коль оно продвигается моими речью и мыслью, главная засада – усталость мышления и нехватка слов. Знаю, что моя мысль всегда обрывается на своем наивысшем взлете, когда вдруг перехватывает горло и начинаешь задыхаться от недостатка слов, – верней, можешь ухватить их зрительный образ, но не к нему способен приискать звучаний. Вы, наверно, уже заметили, что мои слово и мысль не в полном согласии, спешат, норовят обгонять друг друга. Но вот теперь они вдруг стали неторопливы. Надо все-таки признать справедливым, что здешняя химия подхлестывала вдохновение, а наше твердое противостоянье тиранам, требовавшее хитроумных уверток, наделяло драйвом, необходимым для более-менее полнокровного существования. А теперь где они, тираны? Действительно, притихли, как мышата. А может, все уже тут разворовали и смылись на свои блаженные Мальдивы или Канары. Я даже в этом уверен. Давно не чувствую, чтоб надо мной тяготела чья-то власть, но, прямо сказать, не испытываю облегчения. Я даже соскучился по душеспасительным беседам, когда можно поглядеться хотя бы в кривое зеркало, – они еще и поддерживали дисциплину моей мысли, питали ее практичность, не давая заплутать в томительных абстракциях. Ведь бывает, что, стоит выпутаться из одной мысли, увлекательной, но беспредметной, как сразу подобная же норовит тебя взять в плен.

Тиранам мы все-таки необходимы как расходный материал. Выходит, еще хуже тирании остаться вовсе без пригляда. Кроме них, мы вряд ли кому нужны, оттого и накатывает апатия волна за волной. Мы уже рядом с Островом Блаженства, но, чтоб его достичь, необходима вера в успех, а я чувствую, как истончается, слабеет золотая нитка, к нам протянутая из вековечного века. Я был так увлечен путешествием, что только сейчас заметил: в нашем санатории жизнь почти выродилась. Да, конечно, она была и скудна, и жестока, но все-таки это было некое жизнеустройство, со своими правилами, этикой, традициями, предрассудками, властными структурами, вполне четкой и справедливой по-своему системой взысканий и поощрений. А теперь и самые расхожие чувства, без которых не вообразить жизни, – дружба, вражда, симпатия, антипатия, любовь, ненависть – кажется, не находят верного применения. И наш парк, где за долгие годы себе приискали образ мои воспоминанья и страсти, теперь постепенно обращается в чистую мороку. А красивый пейзаж за другим окном отсырел и покоробился, как заброшенная декорация.

Ты, Маркони, так и не наладил связь с внеположным миром? А то нас теперь даже перестали пичкать еженедельной политинформацией, хотя и лживой, – но мы, как опытные криминалисты, всегда умели там обнаружить улики истины. Ах, ты наладил? Так что же молчишь? Обнадежь нас хоть чем-нибудь. Наши стены аж трещат под напором внешних событий, трагических или же, наоборот, благотворных. Точно вам говорю – там полным ходом идет некая перестройка. Я же давно твердил, что назрели глобальные перемены, ибо противостояние двух социальных систем, можно сказать, двух утопий, причем вооруженных не только идеями, способно привести человечество к полному самоуничтожению. Если ж они каким-то образом придут к согласию, то ущемленным маргиналам, ловившим рыбку в мутной воде, только и останется слегка сотрясать мир индивидуальным террором, что все-таки наверняка лучше ядерной войны. Да, разочаровал ты нас, Маркони, бездарный радиотехник. Говоришь, сигналы мира невнятны – лишь только похрипыванье, похрюкиванье, писк, визг и другой информационный мусор. Разве ж это связь?.. Ага, вот и палата скептиков наконец подала голос. Вы, господа, предполагаете, что его и нет вовсе, нам запредельного мира, а это просто теоретическое допущение, призванное залатать прорехи в нашем миропонимании? Ничего не скажешь, блестящая, необузданно смелая гипотеза! Что правда, то правда – доказательств нет: пришельцы оттуда, вроде нас с вами, о нем повествуют столь различно и странно, что кажется, они лишь тут наконец прорвались к реальности из мира своих иллюзий, – а если кто уходит туда, так уж безвозвратно. И все ж не думаю, что это верная мысль, хотя в прорехах нашего миропонимания подчас свозит глухая стена. Но не сами ли мы ее возвели, в своем безумном, прямо скажу, безответственном индивидуализме? Тут мы себя воображаем несчастненькими: мол, мир от нас отрекся. Но и мы ведь оставили его без попечения. Мы тут воспитываем или, пускай, врачуем свои души, столь поглощенные собственной бедой, что для себя устранили мир как досадную помеху. У меня не слишком дисциплинированная или, может, ленивая совесть: то спит годами, то вдруг просыпается – гложет и гложет. Вот теперь я начал сомневаться: так ли высоко этичен наш поход отринутых в поисках блаженства? Не достойней ли разделить с миром его трагическую судьбу? Я не такой безумный эгоцентрик, чтобы вовсе не признавать существование окрестного мира, но сейчас, возможно, он и впрямь накануне гибели. Прислушайтесь, как надрывно, истинно завораживающе воют сирены и содрогается от недалеких взрывов наш дом, казавшийся таким надежным. Представьте, что рухнут стены, а снаружи – пустота: никого, ничего, ни родного, ни хотя бы чуждого.

Знаю, что ты хочешь сказать, Хам, наверняка напомнишь давний прецедент. Мол, весь мир погибнет, а нас упасет наш ковчежец, волшебная шкатулка. Выходит, что мы резерв человечества. Был бы рад согласиться… А что? Если достойнейшие завели мир в тупик, почему б не обратиться к недостойным. Почему б не пустить на волю наш плененный, отвергнутый гений, который пересоздаст мир согласно уже иному, не исключено, высшему здравомыслию, которое сейчас выглядит безумием, и учредит новое человечество. У вас есть возражения, господа скептики? Думаете, этот мир будет еще грустней прежнего, потерянного иль затерявшегося, коль мы туда прихватим свои душевные хвори? Но разве ж это хвори, господа? Это в большинстве чистейшие, человеколюбивые помыслы, уткнувшиеся в тупики ложно устроенного мира, это возвышенные чувства, которым мир так и не приискал имени. Почти уверен, что наши якобы хвори, есть, наоборот, наивысшее здоровье, а сейчас погибающий мир – болезненная галлюцинация. Коль он и впрямь погибнет, карта мира превратится в сплошное белое пятно, туда ему и дорога, этому не то чтоб неудачному, но, безусловно, неудачливому творению…

Вы всё спрашиваете, плывет ли корабль? Теперь и я в этом не уверен: глядите, как сейчас далеко видать из вон того иллюминатора, будто наш ковчежец, больше похожий на разбитое корыто, застрял на вершине Арарата. Все-таки размок наш бумажный кораблик, и океанские ветры сдули с него парус-перышко, которое – символ письма. Пусть нам не дождаться голубка с оливковой ветвью, но и так видно, что схлынули воды, поднимается пар от влажных полей. А там, вдали, повыше пригорка, сияет Остров Блаженных, до которого, вроде, рукой подать. Но океан вдруг иссяк, а к нему не доберешься посуху. Заканчивается наша игра, к которой вряд ли стоит относиться всерьез. По крайней мере, не серьезнее, чем к жизни. Вы, что ж, и впрямь подумали, что мы с вами обретем Блаженные Острова? Я-то был уверен, что вы отнесетесь к путешествию не менее здраво, чем я сам: увидите в нем род гимнастики для чувства, ума и воображения, на худой конец – просто хорошее развлечение. Речи и фантазии моих хватило, насколько хватило. Но как себе вообразить блаженство, коль ни разу его не испытал? Можно, конечно, попытаться сгустить когда-то пережитые мгновенья счастья, представить, как ты нырнул навечно в какой-нибудь радостный миг собственной жизни, но это все-таки по сравненью с истинным блаженством будет выглядеть мелкой подачкой судьбы. Итак, объявляю игру законченной, и вы, сухопутные мореходы, можете подсчитать выигрыш. Конечно, он вовсе не безмерен, но и не так уж мал. Я столько наговорил всякого разного, что из этой булки можно наковырять полный кулек изюма.