Война на истощение - Владимир Дудченко

— Квейс, мистер Юрий, буду у себя или в соседней квартире у коллег. Найдете меня легко…

Раньше Полещук только бы порадовался неожиданно предоставленной возможностью провести лишний день в Каире, но только не сегодня. Не повезло, подумал он, и поплелся к лифту. Мысли были самые мрачные: придется ждать неприятностей…

Если бы капитан Агеев и лейтенант Полещук в тот день оказались на позиции своей радиотехнической роты в Фаиде, они бы увидели на экране радара беспорядочное мельтешение воздушных целей к юго-западу от Суэца. Но они были в Каире…

Тем временем события в центральном секторе Суэцкого канала развернулись самым драматическим образом.

Ближе к вечеру 30 июля в офис Главного военного советника генерала Катушкина египтяне привезли труп советского летчика, завернутый в окровавленный шелк парашюта.

— Генерала Дольского ко мне! — приказал Катушкин дежурному по аппарату. — Срочно! Он посмотрел на вытянувшегося по стойке смирно офицера, затянутый на его шее узелок черного галстука, полукружия пота на белой рубашке под мышками и добавил:

— Да, свяжись с генералом Саблиным, его — тоже ко мне! Давай-давай, майор, срочно, твою мать!

Но оперативный дежурный не успел связаться со штабом ВВС, советник командующего египетской авиации в летном комбинизоне уже выходил из черной «Волги».

— Как это понимать, Григорий Устинович?! Почему я ничего не знаю, товарищ генерал-майор авиации? — Подавляя матюки, с издевкой спросил Катушкин, показывая на тело летчика. — Это кто? И почему арабы его привезли?!!!

— Капитан Яровой, — ответил генерал Дольский. — Из 106-й авиабригады, погиб при катапультировании после воздушного боя… А египтяне привезли потому что нашли раньше наших… Еще двоих ищут… Погибли в воздухе… Вот такие дела…

— Да ты что, генерал! — взорвался Катушкин. — В один день три самолета?! Какого хрена они сцепились с евреями? Есть же «красная линия» и приказ — не пересекать! — Он матерно выругался.

— Не три МиГа, а четыре, — сказал Дольский. — Один летчик остался жив… Капитан Сериков… Подробностей воздушного боя пока не знаю. Знаю лишь, что парни «красную линию» не пересекали, но попали в дикий переплет. Доложу после.

Он посмотрел на тело летчика, закрытое шелком парашюта, и понурился.

— Вот так, сынок, погиб ты, защищая чужое небо…

— Майор! — Повернулся Дольский к оперативному дежурному, оцепеневши стоявшему в отдалении. — Организуйте доставку летчика в морг, и никому ни слова…

— Есть, — вытянулся майор и посмотрел на генерала Катушкина.

— Выполнять! — Рявкнул генерал-полковник и, взяв под руку Дольского, тихо сказал:

— Пошли ко мне, помянем парней…

Генерал Катушкин открыл дверцу встроенного шкафа, достал оттуда два пузатых бокала и бутылку ярмянского коньяка. Неловко повернулся, и один бокал упал на пол и разбился вдребезги. Он поднял с пола ножку бокала, кинул ее в урну для мусора, отодвинул ногой осколки стекла.

— Говорят, на счастье, — сказал Катушкин, глянув на Дольского. — Какое уж тут счастье?

Дольский промолчал и открыл коньяк.

— Давай, генерал, разливай, — произнес Катушкин, достав из шкафа бокал. — Закусить, извини, нечем… Не хочу озадачивать людей. Помянем!

Оба генерала молча выпили. Дольский закурил.

— Плесни еще, — сказал Катушкин. — Григорий Устинович, что мне Москве докладывать? Недавно погибли семь ребят из ПВО, а теперь еще три летчика… Меня же… А, что там говорить…

— Как есть, Иван Сергеевич, — ответил Дольский. — Война есть война, не сами ввязались… Там, в Кремле, надеюсь, понимают здешнюю ситуацию. И то, что израильтяне не лыком шиты…

Раздался стук в дверь и вошел генерал Верясов.

— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — Спросил он, промакивая платком вспотевшую шею. — Вот, беда-то какая…

Поздоровавшись за руку с Катушкиным и Дольским, Верясов посмотрел на бутылку коньяка и, качнув головой в сторону двери, сказал:

— Мне дежурный уже доложил…

Катушкин молча кивнул, потом сказал:

— Несем потери, Владимир Борисович. Безвозвратные… Давай, замполит, бери в шкафу бокал… Помянем погибших ребят!

Дольский налил коньяка в бокал Верясова. Замполит, несмотря на прохладу кабинета, обливался потом. Выпили.

— Владимир Борисович, — сказал Катушкин. — Тебе предстоит сообщить об этом семьям летчиков…

Верясов удивленно посмотрел на главного военного советника.

— Да знаю, знаю я, что их семьи в Союзе, — ответил на его немой вопрос Катушкин. — Подготовь душевные письма с обтекаемым содержанием, не раскрывающим истинную причину гибели парней… Короче, авиакатастрофа, мы же официально не воюем. В «десятке» знают, что и как сообщать в подобных случаях.

Он помолчал и добавил:

— Ну, а насчет высоких инстанций в Москве решим после получения полной информации о случившемся. Кстати, Григорий Устинович, — повернулся он к Дольскому, — где командир авиабригады полковник Крылов? Хотелось бы его заслушать.

— Крылов в Бир-Арейде, там выносной НП бригады, — ответил Дольский. — Как раз и занимается сбором информации для анализа воздушного боя… Капитанов Иванченко и Орлова ищут египетские вертолетчики…

Трель телефонного звонка прервала Дольского. Генерал Катушкин взял трубку. На проводе был командир Особой дивизии ПВО генерал-майор Саблин. Выслушав короткий доклад комдива, главный военный советник задал ему несколько вопросов, громко выругался и резко положил трубку на рычаг телефонного аппарата.

— Он, видите ли, в курсе! — сказал Катушкин, глядя на генералов. Его лицо посуровело, от волнения задвигались желваки. — Находится на позициях, и прибыть сегодня не может. А мы что — в игрушки играем и водку пьянствуем? Григорий Устинович, дай-ка мне сигарету!

Главный военный советник закурил, невольно перевел взгляд на пустую бутылку из-под армянского коньяка, посмотрел на генералов и добавил:

— Это не считается, святой обычай… Ладно, Григорий Устинович, ты доложи мне незамедлительно, когда разберешься, чтобы я был в курсе. Шум-то пойдет серьезный… Надо будет министру обороны докладывать, да и сам Леонид Ильич, — он повернул голову на портрет Брежнева, — уверен, поинтересуется, событие-то из ряда вон…

Покидая аппарат ГВС, генерал-майор Дольский, боевой летчик времен минувшей войны, поймал себя на мысли о том, что генерал-полковник Катушкин, грубиян и матершинник, проявив сегодня чисто человеческие качества, все же остается человеком номенклатуры, несмотря на боевое прошлое. Впрочем, больше — штабное, подумал он, несмотря на все регалии… Нет, сказал он себе, генерал Катушкин, скорее всего, не сможет преодолеть в негласной войне с Израилем грань, отделяющую военного, способного принимать собственные решения, от высокопоставленного чиновника, зависимого от Кремля. А с другой стороны, кто из нас, генералов, вообще способен здесь на собственные решения? Никто! И я — в том числе. Разве что в отдельных ситуациях, как сейчас — отправить погибших летчиков на родину. И ходатайствовать об их награждении. Посмертно. И это все. Печально, черт побери!