На исходе лета - Уильям Хорвуд

— Простите, — вдруг начал он, — что все лето, с самого июня, я был таким угрюмым...

В норе воцарилось молчание. Наконец он произнес то, о чем в разное время думали все они и только Бетони осмеливалась говорить об этом с Уорфом.

— Мне следовало поделиться с вами раньше.

Хеабелл молча кивнула.

— Но это было нелегко.

— И никогда не бывает легко, — заметил Брамбл.

— Пусть продолжает, — одернула брата Бетони.

— Ну что же... Не знаю, с чего начать. Это случилось в тот день, когда я дотронулся до Камня, фактически в тот самый момент, как дотронулся. В тот день, когда пошел дождь.

Никто ничего не сказал, все вспоминали.

— Когда я дотронулся до Камня, у меня возникло чувство, что другие дотрагиваются вместе со мной.

— Но ты же был один, — удивилась Бетони. — Мы добрались до тебя очень нескоро.

— Я знаю. Но я не имею в виду кротов, которых можно увидеть или которые были там. Это было как...— И тут он попытался рассказать, на что это было похоже, как Мистл попыталась рассказать Каддесдону, а Карадок — Алдеру и как Глиддер рассказал одному Карадоку, который уже знал.

Возможно, им трудно было понять, что именно пытался описать Уорф, но когда крот, которого они так хорошо знали, самый сильный из них, крот, на которого когда-нибудь ляжет вся тяжесть ответственности за Биченхилл,— когда говорил такой крот, они верили ему и вполне ощущали силу его чувств.

— Почему ты не сказал раньше? — обратилась к нему Хеабелл. — Возможно, мы бы смогли помочь.

— Кроты, которые вместе со мной дотронулись до Камня, казались мне такими реальными. А что касается того, которому все мы пытались помочь, я знаю, он реален, как любой из вас. Я знаю, что когда-нибудь встречусь с ним.

— Это крот, не так ли? — с облегчением произнесла Бетони, словно уже вообразила, что это кротиха, которая непременно похитит сердце Уорфа. Все засмеялись, как бывает в такие минуты в семейном кругу.

— А не приходило тебе в голову, что ты пытался помочь Кроту Камня? — спросил Сквизбелли.

Уорф кивнул, слегка сменив позу. Его темная шерсть казалась еще темнее рядом со светлой шкуркой Хеабелл.

— Я уверен, что это был он, — ответил Уорф. — Возможно, мы все — кроты Биченхилла и последователи Камня в других системах, и кроты, подобные Хенбейн, и этот Люцерн в Верне — мы все составляем часть чего-то, что началось с приходом Крота Камня.

— Если он действительно пришел, — вставил Брамбл. — Миф о приходе Крота Камня такой древний, что трудно поверить в реальность его претворения в жизнь. Однако, когда берет власть такой крот, как Рун из Верна, а такие, как Босвелл из Аффингтона и Триффан из Данктона, пускаются в странствия, может произойти что угодно.

Снова последовала тишина, и вдруг все почувствовали, что Сквизбелли о чем-то умалчивает. Он беспокойно поерзал, вздохнул и наконец заговорил:

— Ну ладно, я же знал, что подходящий момент никогда не наступит. Крот не может все делать правильно!

— О чем это ты? — тотчас же спросила Бетони, нахмурившись. Она редко видела своего отца смущенным.

И тогда он рассказал им историю о том, как Уорф и Хеабелл попали в систему. Он рассказал ее с самого начала, с того места, как Триффан отправился на север, проповедуя отказ от насилия, пока наконец не добрался до Верна. И о том, как там он встретил Хенбейн, как они любили друг друга, как потом сидимы Руна чуть не убили его. Остальное они знали или слышали от других: о том, как Мэйуид и Сликит спасли двоих из трех родившихся детенышей и принесли их в Биченхилл и как... Впрочем, ни Уорф, ни Хеабелл больше не слушали, так велико было потрясение, когда они узнали, кем на самом деле были их родители.

— Он был нашим отцом? — с изумлением произнес Уорф.

— Хенбейн была нашей матерью? — сказала Хеабелл.

— Она...— начал Сквизбелли.

— Тебе следовало сказать нам раньше! — закричал Уорф.

— Нам и своим детям! — воскликнула Хеабелл, повернувшись к Брамблу и Бетони, которые были поражены ничуть не меньше своих друзей.

Были тут и слезы, и гнев, и обида. Потом каждый по-своему снова рассердился — и на Сквизбелли, и друг на друга, а в конце концов — на Триффана. Все это время Сквизбелли оставался печальным, но спокойным, не уставая повторять, что ни один крот — ни он, ни Триффан — не может всегда все делать правильно.

— Но Хенбейн! — с отвращением вскричала Хеабелл. — Триффан с Хенбейн!

— С ним было не так-то легко, с этим Триффаном, но никто из тех, кого я знал, не был более предан Камню, чем он, — сказал Сквизбелли, чувствуя необходимость противопоставить что-то их гневу. — Брамбл и Бетони лучше любого из нас помнят его проповеди и то, каким великим кротом он был.

Бетони кивнула, положив свою лапу на лапу Уорфа, и глаза ее затуманились слезами. Хеабелл и Уорф, все еще в ужасе, мрачно смотрели на остальных.

— Ты бы так гордился им, — прошептала Бетони Уорфу и с наилучшими намерениями бестактно добавила: — И теперь, когда я знаю правду, я вижу, ты на него очень похож. Он был такой темный, большой и грозный.

Уорф выглядел оскорбленным.

— А я? — спросила несчастная Хеабелл, указывая на свой серый мех. — Что во мне от него? Я похожа на Хенбейн, вот на кого!

Сквизбелли подошел к ней и обнял своими большими лапами, а она заплакала, и, если в его глазах тоже были слезы, он не замечал этого. Когда Хеабелл успокоилась, он сказал:

— Я никогда не видел Хенбейн, но встречал тех, кто был с ней знаком. Никто не знал ее лучше, чем Сликит, которая любила тебя, словно ты была ее собственным детенышем. Она сказала мне, что, когда придет день поведать тебе всю правду, я должен объяснить вот что. С того момента, как Хенбейн встретила Триффана, великая любовь и свет зажглись в ее Госпоже (Сликит всегда ее так называла). Ничего подобного она прежде в Хенбейн не замечала, хотя, должно быть, это было в ней всегда.

Сквизбелли говорил медленно, и в каждом его слове ощущалась такая нежность и тревога за них всех, что