Бетховен - Лариса Кириллина

Тайна же осталась тайной.

Гёте — Карлу Фридриху Цельтеру в Берлин, 2 сентября 1812 года:

«В Теплице я познакомился с Бетховеном. Его талант вверг меня в изумление, но, к сожалению, это совершенно необузданная личность. Возможно, он не так уж неправ, считая этот мир ущербным, однако своим поведением он не делает его более приятным ни для себя, ни для других. Впрочем, его сильно извиняет и внушает сильную жалость к нему постепенная утрата слуха, что, похоже, менее вредит музыкальной стороне его существа, нежели общественной. Данный изъян заставляет его, и без того лаконичного по своей природе, быть ещё более немногословным».

Из дневника Бетховена:

«В 1812 был в Линце из-за б[рата]».

Покинув 29 сентября 1812 года Теплиц, Бетховен, судя по всему, отправился прямиком в Линц, где в 1808 году обосновался его брат Иоганн, купивший дом на набережной Дуная и расположенную в доме аптеку «Под золотой короной» (здание сохранилось). Иоганн был толковым фармацевтом; в своё время он выдержал экзамен в Венском университете и получил диплом, дававший ему право заведовать аптекой. Но приобрести аптеку в Вене ему не удалось — это оказалось слишком дорого, и Иоганн нашёл подходящий вариант только в Линце. В эту покупку Иоганн вложил все свои сбережения, однако затея с лихвой окупилась: во время войны 1809 года он разбогател на поставках медикаментов во французскую армию. Патриотические и моральные соображения его нисколько не волновали.

Часть дома Иоганн сдавал супругам, врачу Иоганну Георгу Заксингеру и его жене Агнессе, урождённой Обермайер, дочери венского пекаря. Через некоторое время к Заксингерам из Вены перебралась на жительство сестра Агнессы, Тереза, с маленькой дочкой, носившей имя Амалия Вальдман. Девочка родилась в 1807 году, а фамилию получила от бабушки; кто был её отцом, осталось неизвестным. Возможно, венские родственники сочли, что переезд «оскандалившейся» Терезы в Линц — самый лучший выход из сложившейся ситуации.

В 1812 году Терезе Обермайер было 25 лет, она являлась экономкой Иоганна ван Бетховена, а неофициально была его сожительницей, что особенно никем и не скрывалось. Похоже, Бетховен тоже был об этом осведомлён, и его приезд в Линц был продиктован не только желанием повидаться с братом, но и навести должный порядок в его личной жизни.

Свою собственную жизнь он считал безнадёжно загубленной. Скорее всего, к октябрю ему стало ясно, что Бессмертная возлюбленная, с которой он встретился и тотчас расстался в июле в Праге, никогда не будет ему принадлежать. Если это была Жозефина Дейм, то мы примерно представляем себе, что произошло осенью: она предпочла вернуться к Штакельбергу и на некоторое время восстановить их брак, поскольку поняла, что вновь ждёт ребёнка. В таком случае инициал в одной из дневниковых записей Бетховена мог бы быть расшифрован и как «St» (Штакельберг; в готической скорописи эти буквы, стоявшие слитно, были похожи на «А»). Но если «А» — это всё-таки «А», то речь могла идти об Антонии Брентано, навсегда уехавшей из Вены осенью 1812 года. Автограф документа утрачен, и остаётся только гадать, кто именно тут подразумевался.

Из дневника Бетховена, 1812 год:

«Ты не должен больше жить для себя, только для других. Для тебя не существует больше счастья, кроме как в тебе самом и в твоём искусстве. — О Боже! Дай мне сил одолеть себя самого. Ничто не должно больше привязывать меня к жизни. — Таким образом, с А. [?] всё рушится».

В любом случае душевное состояние Бетховена было мрачным. Он считал, что принёс великую жертву и намеревался отныне жить лишь «для других». Однако и от этих «других» он требовал такой же самоотверженности, не понимая, что способны на это немногие.

Бетховен приехал в Линц в начале октября. Мы знаем об этом из восторженной заметки в местной музыкальной газете, выпускавшейся капельмейстером Линцского собора Францем Ксавером Глёгглем.

«Музыкальная газета для австрийских земель»

(«Musikalische Zeitung für die Oesterreichischen Staaten»), Линц, от 5 октября 1812 года:

«С давно уже предвкушавшимся удовольствием приветствуем мы в нашем городе Орфея нашего времени, величайшего современного композитора господина Людвига ван Бетховена, приехавшего сюда несколько дней тому назад. Если Аполлон будет благорасположен к нам, то, быть может, у нас появится счастливая возможность восхититься его искусством, о чём наша газета своевременно сообщит».

Бетховен был занят завершением Восьмой симфонии (Седьмую он закончил в начале лета) и не собирался давать в Линце публичных концертов. Он почти прекратил пианистические выступления, хотя летом 1812 года принял участие в благотворительном концерте в Карлсбаде, сыграв вместе с французским скрипачом Пьером Родом (Роде) свою последнюю Сонату для скрипки и фортепиано, ор. 96 (№ 10). В письме эрцгерцогу Рудольфу он иронически назвал то выступление «бедняцким концертом в пользу бедных», поскольку выручка шла в помощь пострадавшим от сильнейшего пожара в Бадене.

Некоторые поклонники Бетховена в Линце всё-таки смогли услышать его игру на фортепиано, хотя произошло это почти случайно — на него внезапно накатило вдохновение, когда он находился в гостях у графа Людвига Николауса Дёнхоффа. К сожалению, сын Глёггля, рассказавший об этом примечательном эпизоде, не сообщил никаких подробностей о характере самой импровизации, длившейся, по его словам, почти час — примерно как в наше время целое отделение концерта. Чуть позднее, накануне отъезда из Линца, Бетховен всё-таки согласился устроить концерт у гостеприимного графа, о чём также сообщала газета, издававшаяся Глёгглем-отцом.

Из мемуаров Франца Глёггля, сына капельмейстера Франца Ксавера Глёггля:

«Среди линцских дворян граф фон Дёнхофф был особенно страстным почитателем Бетховена. Во время пребывания в городе Бетховена он дал в его честь несколько вечерних приёмов. На одном из них присутствовал и я. Там много музицировали, пели, в том числе и песни Бетховена. Его попросили пофантазировать на фортепиано, от чего он категорически отказался. В соседней комнате был накрыт для ужина длинный стол, и все в конце концов переместились туда. Я был совсем юн, и Бетховен настолько сильно меня заинтересовал, что я всё время держался возле него. После тщетных поисков все наконец пошли ужинать без него. Он же укрылся в комнате поблизости и тут-то и начал фантазировать. Все затихли и обратились в слух. Я остался с ним и встал рядом с фортепиано. Он фантазировал почти час, и все гости постепенно перебрались туда и столпились вокруг. Тут до него вдруг дошло, что его уже давно пригласили к столу. Он вскочил с кресла и бросился в столовую. На его пути возле двери находился стол с фарфоровой посудой. Он налетел на него с такой силой, что фарфор рухнул на пол. Граф Дёнхофф, будучи богатым человеком, лишь рассмеялся на это, и вновь все, теперь уже вместе с Бетховеном, сели за стол. О продолжении музицирования речи больше не шло: после бетховенской фантазии половина струн фортепиано пришла в негодность. Я вспоминаю о той фантазии с огромным удовольствием, ведь я имел счастье слышать её, находясь совсем рядом с ним».