Секс и эволюция человеческой природы - Мэтт Ридли

Такое отношение к выбору партнера хотя бы одним полом — предпосылка для возникновения полового отбора. И даже более того: как я старался показать в предыдущих главах, это почти 100 %-ная гарантия того, что он таки возникнет. Фишеровский ускоряющийся отбор («обаятельные сыновья») и захави-гамильтоновский эффект «хороших генов» неизбежно начинают работать, как только хотя бы один пол становится привередливым. Из возникновения у человека полового отбора следует гарантированное преувеличение тех или иных признаков{515}.

Кстати говоря, Миллер привлекает внимание к одному малоосвещенному аспекту полового отбора: он может влиять и на выбирающий пол, и на оцениваемый. Если из рода черных трупиалов выбрать те виды, самки которых крупнее других, то самцы этих видов окажутся просто огромными. То же самое справедливо и для многих других птиц и млекопитающих: у куропаток, фазанов, тюленей и оленей большая разница размеров тел самок и самцов наблюдается у тех видов, представители которых, в целом, крупнее своих родственников. Согласно недавнему анализу, это связано с половым отбором: чем полигамнее вид, тем выгоднее для самца быть большим. В этом случае он неизбежно предает свои «гены большого размера тела» не только сыновьям, но и дочерям. Их проявление может зависеть от пола — но обычно не идеально и только если для дочери это проявление невыгодно (как с яркой раскраской у самцов и невзрачной у самок некоторых видов птиц). Поэтому, даже если только мужчины отбирали женщин «по размеру мозга» (и не наоборот), это все равно могло привести к увеличению мозга у обоих полов{516}.

Думаю, для миллеровской идеи будет полезно, если ее немного разбавить теорией неотении (хотя сам Миллер так не считает). Она хорошо укоренилась среди антропологов. А идея о выращивании потомства в моногамной семье — среди социобиологов. Однако до сих пор никто не складывал их вместе. Если в один прекрасный день мужчины стали выбирать более молодых партнерш, то любой ген, задерживающий появление признаков взросления у женщин, делал их привлекательнее соперниц, и они оставляли больше потомков, которые наследовали этот ген и распространяли его в популяции. Любой «неотенический» ген как раз и заставляет тело выглядеть моложе. Иными словами, неотения могла быть следствием полового отбора. А поскольку именно ей приписывают наш интеллектуальный бум (вызванный увеличением размера мозга у взрослых индивидов), то именно половой отбор мы и должны благодарить за наш выдающийся интеллект.

Эту идею поначалу не очень легко переварить, поэтому проведем мысленный эксперимент. Представьте себе двух девственниц, одна из которых развивается с нормальной скоростью, а другая обладает дополнительным «неотеническим» геном: у нее безволосое тело, большой мозг, маленькая челюсть, она поздно созревает и долго живет. В 25 лет обе становятся вдовами и у каждой уже есть по одному ребенку от первого мужа. Мужчинам племени нравятся юные девушки, а 25-летние — это все-таки уже не юные. Соответственно, шансов получить второго мужа у обеих мало. Но есть один мужчина, который не может найти себе жену. Учитывая альтернативы, он выбирает ту, которая выглядит моложе. У нее рождаются еще три ребенка, а ее «сопернице» в одиночку еле удается вырастить одного (который у нее уже был).

Детали истории не имеют значения. Смысл в том, что едва мужчинам начинают нравиться молодые женщины, то, в целом, преимущество получает любой ген, задерживающий появление возрастных изменений. Любой ген «неотении» как раз таковым и является. Так же как и дочерей, сыновей этой женщины он, скорее всего, тоже сделает неотенизированными: нет никакого резона в проявлении его по-разному у разных полов. И вскоре весь вид станет неотеническим.

Кристофер Бэдкок (Cristopher Badcock) из Лондонской Экономической школы, сочетающий интерес к эволюционной биологии с интересом к фрейдизму, предложил похожую идею. Он высказал предположение, что неотенические (или, как он их называет, педоморфические) особенности организма подкреплялись выбором не мужчин, а женщин. Молодые мужчины, говорит он, лучше сотрудничают на охоте. И женщины, хотевшие получить мясо, выбирали мужчин, выглядевших моложе. Принцип — тот же самый: переход вида к неотении вследствие того, что один из полов стал предпочитать более молодых представителей другого{517}.

Конечно, большой мозг и сам по себе (а не только как побочный результат неотении) способен дать значительные эволюционные преимущества — навыки социальной манипуляции, язык, способность увлекать противоположный пол остроумием и т. п. Как только они начинают явно проявляться, мужчины, выбирающие молодо выглядящих девушек, становятся наиболее эволюционно успешными — ведь иногда они выбирают неотенических дам с большим мозгом, и их дети становятся умнее сверстников. Помимо прочего, такой взгляд на проблему объясняет, почему то же самое не случилось с бабуинами.

Однако у теории Миллера имеется один практический фатальный недостаток. Рассмотрим его подробно. Гипотеза предполагает сексуальную разборчивость со стороны одного пола в отношении другого. Но что могло стать причиной ее возникновения? Возможно, то, что мужчины стали принимать участие в выращивании потомства. Это дало стимул женщинам ограничить список отцов своих детей единственным экземпляром, а мужчинам — вступать в длительные отношения, если они уверены в своем отцовстве. Почему же они стали принимать участие в выращивании потомства? Потому что с определенного момента такой способ иметь максимум детей, доживших до половозрелости, стал надежнее, чем поиск максимального количества партнерш. Надежнее, потому что нашим детям — очень необычным обезьяньим детенышам — приходилось долго созревать вне утробы. Чтобы этот процесс обеспечить, мужчины добывали для семьи мясо. Но почему дети так долго созревали? Потому что у них были большие головы! Логический цикл замкнулся[101].

Но, возможно, для теории Миллера зацикленность все-таки не фатальна. Лучшие эволюционные теории (вроде фишеровской идеи об ускоряющемся половом отборе) тоже логически зациклены. Та же мысль о курице и яйце — зациклена. Миллер, вообще говоря, гордится этим: ведь, благодаря компьютерным симуляциям, мы знаем: эволюция происходит путем самонастройки. Не бывает отдельной причины и отдельного следствия: результаты могут усиливать собственную причину. Если птица обнаруживает, что у нее хорошо получается раскалывать семена, она будет специализироваться именно на этом. Что заставит способность ее вида к раскалыванию семян эволюционировать. Эволюция зациклена.

Мысль о том, что наши головы содержат неврологическую версию павлиньего хвоста — украшения, созданного только для сексуальной демонстрации, — и что умение справляться с самыми разными задачами (от вычислений до художественного творчества), возможно, является просто побочным эффектом способности очаровывать, для кого-то прозвучит тревожно. Тревожно и не вполне убедительно. Теория полового отбора, сформировавшего наш разум — одна из самых спекулятивных и шатких из всей череды эволюционных гипотез, которых мы коснулись в этой книге. Но во многом она перекликается с ними. Я начал эту книгу с вопроса о том, почему все люди настолько похожи и при этом настолько различаются — и предположил, что ответ лежит в уникальной алхимии секса. Каждый человек индивидуален благодаря тому генетическому разнообразию, которое в вечном сражении против инфекционных заболеваний создает половое размножение. С другой стороны, индивид — представитель вида, генетически однородного, благодаря непрестанному перемешиванию разнообразия, обмену генами между людьми. Заканчиваю же повествование совершенно странным утверждением, к которому подтолкнули рассуждения о половом размножении: привередливость людей в выборе партнера привела к тому, что наш мозг вырос до неимоверных размеров — по той единственной причине, что ум, виртуозность, изобретательность и индивидуальность сексуально заводят других людей. Да, такой взгляд на миссию человечества не столь возвышен, как религиозный, но он расковывает. Отличайтесь!