Писатели США о литературе. Том 2 - Коллектив авторов

Кажется, Джорджу Бернарду Шоу принадлежат слова о том, что Америка—единственная в мире страна, шагнувшая от варварства прямо к декадансу, минуя стадию цивилизации. Полагаю, этот достойный джентльмен от литературы имел в виду, что наша страна слишком спешила стать самой богатой и могущественной из стран и ей не хватило ни времени, ни желания наслаждаться плодами цивилизации и культуры. И в самом деле, эта постыдная спешка настолько владела ею, что даже не нашлось времени воплотить в жизнь родившиеся в этой стране идеи о правах человека, запечатленные в произведениях, принадлежащих к числу лучших в истории человечества. Этими произведениями являются, конечно же, Билль о правах, Декларация Независимости и Конституция США.

И поэтому мы испытываем крайнюю нужду в культурной революции, которая должна начаться безотлагательно и которая призвана очистить сознание всего американского народа—как черных, так и белых. Дело в том, что народ нашей страны стал жертвой непрерывной обработки сознания, беспрепятственно продолжавшейся все последние четыреста лет. Быть может, основную роль в этой культурной революции придется взять на себя негритянским художникам: ведь, будучи представителями черного народа, они знают Америку лучше, чем она сама себя знает. Закон самосохранения повелел рабам научиться предугадывать какие угодно капризы, перемены настроений и уловки своих хозяев. Более того, негр лучше всех других помнит, что такое американская мечта, позабытая и равнодушно отвергнутая большинством американцев. Он помнит о ней, ибо в собственной своей жизни на каждом шагу убеждается в том, что от мечты отреклись, и все же живет с одной надеждой, чтобы мечта когда-нибудь стала реальностью. Он никогда не мог относиться к Биллю о правах, Декларации Независимости, Конституции США как к чему-то надежному и незыблемому. Он не мог думать о мечте с равнодушием пресыщенного. Одним словом, ваш покорный слуга, черный американец, принял на себя бремя той бесконечной расистской клеветы, которую Америка мало-помалу внедрила в сознание всех на свете, создав соответствующий образ Себя самой и своих подданных-негров.

Поскольку так называемый американский индеец, по сути дела, полностью исчез с лица земли, весьма вероятно, что единственной исконно американской культурой нужно считать культуру американских негров. Само понятие «негр» было создано в Америке, и только в Америке. В основе своей негритянская культура всегда была культурой, поощрявшей настроения бунта, мятежа, протеста; сущность ее очень ясно выступает в негритянских духовных гимнах. Эти гимны и сегодня обычно считают песнями счастливого народа, так и не повзрослевшего, вполне довольного доставшимся ему в этом мире жребием и с воодушевлением ожидающего перехода в мир иной, где улицы замощены брусками из золота и меж' медовых берегов текут молочные реки. Почему американцы до сих пор отчаянно цепляются за это представление о счастливых и всем довольных рабах? Не о счастье и не о довольстве говорит хотя бы вот этот гимн: «РАЗВЕ НЕ ОСВОБОДИЛ ГОСПОДЬ МОЙ ДАНИИЛА, ПОЧЕМУ НЕ ОСВОБОДИТ ОН ВСЕХ ЛЮДЕЙ?»

Негритянский художник подвергается со всех сторон давлению, и цель при этом одна: заставить его отречься от своей культуры, своих корней, своей личности. Сколько уже раз приходилось видеть, как писатель-негр, позабыв стыд, начинал поносить самого себя: «Я не считаю себя негритянским писателем. Я просто писатель, который волей случая родился чернокожим». А на самом-то деле все мы, черные американцы,—негры (или, если угодно, афроамериканцы), которые волей случая стали писателями, художниками, адвокатами, машинистами подземки, врачами, учителями, землекопами, карманными ворами, бродягами—кем угодно. И на жизнь мы смотрим так, как только могут смотреть негры. Настоящий писатель всегда обладает своей системой отсчета, которая создана всем опытом его жизни, и ему нужно как следует поторопиться, чтобы достичь полного согласия с этой системой.

А между тем повсюду, от Голливуда до Бродвея и Мэдисон-авеню, меня преследует один и тот же надоевший вопрос: «Послушай, Джонни, зачем ты с таким упорством пишешь все о неграх да о неграх? Почему бы тебе не написать просто о том, как живут люди?» И хотя мне приходилось слышать этот вопрос десятки раз, он неизменно режет мне слух, потому что я всегда считал и считаю, что негры—это и есть люди. Или вот еще: «Знаешь, Джон, больше всего в твоем рассказе мне нравится то, что он универсален. Он мог бы быть про кого угодно из нас».

Что ж, мне-то, наоборот, кажется, что рассказ, который «про кого угодно», на самом деле рассказ «про никого». Негры— единственный на земле народ, который отчужден потому, что состоит из негров, и который в то же время хотят заставить позабыть о том, что он народ, как раз те самые люди, которые и обрекли его на отчуждение.

Так вот, каким же образом я, Джон Килленз, мог бы написать правдивый рассказ о крестьянине-китайце, живущем где-нибудь в рердце Китая? Каким бы универсальным ни был мой писательский взгляд, я никогда не буду в силах постичь специфику жизни китайского крестьянина, проникнуть в своеобразие его культуры, его речи, смысл его существования, в то чисто китайское, что есть в нем, и в нем одном. Да и помимо всего, я никак не смог бы настроить себя так, чтобы меня не остановили расовые различия.

Я убежден, что, говоря об универсальности, человек Запада подразумевает универсальность, не преступающую границ англосаксонского мира—весьма незначительной части нашей юной и уже стареющей вселенной. Любая строка Шона О’Кейси дает почувствовать, что с нами говорит ирландец. Достоевский открыл миру русскую душу. И ни одному из критиков и в голову не пришло поставить под сомнение их универсальность. А вот писать об американском негре—это уже само по себе «не универсально»!