Писатели США о литературе. Том 2 - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В.: Когда вы садитесь писать, пишете ли вы последовательно с первой реплики и до конца или фрагментами: сначала одну сцену, потом другую? Как возникают у вас водоразделы между актами? Существует ли сознательно продуманная композиция, завершающаяся финалом каждого акта?
О.: Хорошо ли это, плохо ли, но я пишу пьесу сразу всю целиком—с того,.что мне представляется началом, до того, что мне представляется концом. Что же до пауз между действиями— ну, знаете ли, есть, наверное, такие драматурги, кто это строго соблюдает. Мне как будто это не свойственно. В определенном смысле в вашем вопросе много общего с вопросом о начале работы над пьесой. Или завершении ее. Жизнь персонажей началась еще до того, как вы запустили пьесу в действие. Их существование будет продолжаться и после того, как вы опустите финальный занавес, если, конечно, по ходу действия вы их не поубиваете. Пьеса—всего лишь интермедия, содержащая все то, что вы считаете необходимым для развития ее действия. Где поставить точку? Там, где персонажам может потребоваться передышка, там, где им захочется остановиться,—это очень похоже, я бы сказал, на сочинение музыкальной пьесы.
В.: Следовательно, вы считаете себя драматургом-интуитивистом? Если подытожить сказанное вами, выходит, что стоит вашему творчеству навязать свыше готовую тему, как возможности вашего подсознательного воображения ограничатся?
О.: Мне кажется, что сама тема, характер моих персонажей и способ развития от начала пьесы к концу уже зафиксированы в подсознании.
В.: Но если писатель творит интуитивно, не значит ли это, что форма ему не подвластна?
О.: Один контролирует форму с помощью секундомера или плана, другой ощущением, если хотите, интуитивно.
В.: После того, как вы таким образом с помощью интуиции создали пьесу, принимаете ли вы в конце концов композицию, как она сложилась (которая, должно быть, тоже представляет для вас откровение), или же возвращаетесь к началу и переписываете, пересматриваете все, чтобы пьеса обрела свою особую форму?
О.: Я обычно полагаю, что она получается уже соответствующе сконструированной. Примечательно, что те две единственные пьесы, которые я более всего переделывал, были инсценировками—даже в новой форме у них очень многое определялось оригиналом. Что же касается моих собственных пьес,- то, не считая вымарывания одной реплики или добавления другой (если я заметил, что слишком завяз в одном месте, а в другом прошелся скороговоркой), изменений было очень мало. Но хотя их- и мало—и связаны они были либо с неумением актеров, либо с нежеланием режиссера понять меня,—я потом очень сожалел об этих изменениях. (...)
В.: Не думаете ли вы, что такая громкая слава, как ваша, при том, что это, бесспорно», приятно и гарантирует материальную обеспеченность, представляет собой угрозу для роста молодого драматурга?
О.: Видите ли, драматургу свойственно переживать то успех, то провал. Мне кажется, что и то и другое одинаково опасно. Что и говорить, опасность столкнуться с равнодушием или враждебностью действует, на художника губительно. Но'бывает и так, что и успех, признание—если они выпадают слишком рано, если они слишком громки й преждевременны—могут вызвать у некоторых зазнайство.
В.: Меня меньше интересует ваше личное к этому отношение. Но из того, что вы говорили раньше, вытекает, будто в самом американском театре, да и за его пределами, существует некоторая тенденция возносить молодых драматургов до невероятных высот, а затем, через некоторое время, ни с того ни с сего появляется необходимость низвергать их величие.
О.: Видите ли, окончательное признание таланта повсюду очень сильно запаздывает,, и, ежели молодой драматург достаточно стоек, чтобы трезво видеть сделанное им, несмотря на хвалу или хулу, он будет продолжать работать так, как работал до сих пор.
ДЖОН ОЛИВЕР КИЛЛЕНЗ
ЧЕРНЫЙ ПИСАТЕЛЬ ПЕРЕД ЛИЦОМ СВОЕЙ СТРАНЫ