История Хэйкэ - Эйдзи Есикава

– В чем-то ты прав, – ответил Киёмори, криво улыбаясь.

– По правде говоря, господин, я в вас разочарован. Я ошибался в отношении вас.

– В отношении чего?

– Вам недостает смелости, – шутливо продолжал Нос. – Что за спектакль, в самом деле! Откуда такая меланхолия? Не могу поверить, что это вы – герой из героев! Не могу поверить, что этот герой – мужчина! Считаете ли вы себя мужчиной, вы – бесхребетное создание?

Под влиянием сакэ Бамбоку нередко позволял себе такие вольности. Только Нос мог говорить с Киёмори в подобном тоне. Его насмешки забавляли военачальника, который все больше и больше доверял купцу.

Нос первым догадался о причине частых визитов Киёмори к Токиве, ставшей теперь известной всем, и вскоре стал сопровождать в таких визитах военачальника, когда тот этого желал. Мимо Носа не проходили и досужие разговоры, которые он старательно передавал господину. «Бедная Токива! Она отдалась хозяину Рокухары ради своих детей! Он безумно влюблен в нее. Как она, должно быть, мучается в объятиях этого распутника!..» Такая шла молва, к которой каждый присочинял собственные вымыслы. Однако Нос проводил различие между тем, что думали люди, и действительностью. В молве была всего лишь частица правды, в остальном же – просто домыслы.

– Эти сплетни несносны и назойливы, а вы так деликатны к ней!

– Перестань издеваться надо мной, Красный Нос. Сам понимаешь, мое положение не из легких.

– Все еще колеблетесь? Разве вы не решились прошлой ночью?

– Решился? На что?

– Вы начинаете петлять, как только мы доходим до существа дела. Что мешает вам прямо сказать, стала она или нет вашей возлюбленной?

Токива неподвижно сидела у окна, глядя на подернутую дымкой в весенней ночи луну. Она гадала о том, что стало с Имавакой. Привык ли теперь к чужим людям Отовака? Хорошо ли Усиваке, вырванному из ее рук и переданному в храм у горы Курама? Ей говорили, что ребенок без матери растет и развивается лучше.

Если бы это оказалось правдой, молилась она. Но ей были ненавистны подобные заверения. Они предназначались для того, чтобы утешить ее. Однако для чего ей жить, когда у нее отняли детей? Более всего невыносимо то, что после того, как ее разлучили с Усивакой, груди вновь наполнились молоком и стали ныть. От них по всему телу распространялась лихорадка, заставляя Токиву чувствовать себя больной уже много дней. Тюремщик вызвал врача, чтобы Киёмори не подумал, что об узнице не заботятся. Вокруг Токивы вертелись служанки, но она отказывалась от их услуг, испытывая стыд и страх. Ясно, что было у них на уме. Ведь одна из пожилых женщин, присматривавших за Токивой, как-то шепнула ей на ухо:

– Госпожа, люди уважают вас за такое поведение. Добродетель состоит не только в том, чтобы беречь свое целомудрие. Люди ценят в вас благородную мать, которая пожертвовала собой ради детей.

Вскоре после этого в спальню Токивы пришла жена тюремщика, чтобы поделиться секретом:

– В столице полно женщин, которые добиваются внимания Киёмори. Кажется, вы не представляете, как вам повезло. Вы родились под счастливой звездой. Кончайте грустить и позаботьтесь о своей красоте. Ведь вы еще молоды. Перед вами, как женщиной, открывается блестящее будущее. Если вы понравитесь господину, то будете иметь все, что пожелаете.

Покрывшись краской стыда, Токива безмолвно слушала незваную гостью, зарыв лицо в складки своего кимоно.

Токива чувствовала, что кто-то стоит за ее спиной, но страх не позволял ей повернуться и взглянуть на посетителя.

– Токива, чем ты занята?

Говорил Киёмори. Токива дала понять, что узнала его, но не шелохнулась, а только ответила:

– Я смотрю, как цветет сакура.

Комната, где они находились, была освещена мерцающим лунным светом. Киёмори наконец сел, но не проронил больше ни слова. Токива продолжала сидеть у окна. К счастью для нее, фитиль светильника выгорел, и не было необходимости прятать заплаканное лицо.

Киёмори стал посещать Токиву только после того, как она узнала о судьбе своих детей. Женщина вполне могла запретить ему эти посещения, однако она воздерживалась от всего, что могло обидеть Киёмори, потому что была благодарна главе дома Хэйкэ за великодушие. С течением времени она перестала испытывать к нему неприязнь и внутренне ужасалась своей отходчивости.

– Ветер разбросал твои бумаги.

Киёмори нагнулся и взял упавший листок бумаги. При лунном свете он бросил мимолетный взгляд на него и собрался было возвратить на столик для письма. В это время Токива заметила происходящее.

– Отдайте! Это… – испуганно воскликнула она и метнулась к Киёмори, просительно протянув руку.

– Ты боишься, что я прочту это?

– Нет, в общем, нет.

– Это не ты писала? Кто тебе прислал письмо? Очевидно, мужчина?

Токива не решилась солгать, что стихи на листке ее: почерк был явно мужским.

– Да, это письмо, как вы сказали. Неизвестный монах вручил его Ёмоги на улице, попросив передать мне.

– Кто такая Ёмоги?

– Она была няней моих детей. Я рассталась с ней в Ямато, где мы скрывались, но она каким-то образом узнала, где мы находимся. Няня сказала, что встретила монаха по пути ко мне. Он и дал ей послание.

– В таком случае ты знаешь этого монаха, иначе как бы он узнал, что девушка – твоя служанка?

– Я его почти не знаю. Это монах, живший после Хогэнской смуты в развалинах Дворца Ручья под ивой и попрошайничавший.

– Как его зовут?

– Кажется, Монгаку…

Киёмори внимательно осмотрел письмо. Верно, на нем едва заметно нацарапано: Монгаку. Само письмо было написано крупным почерком, твердой рукой.

Монгаку. Прошло много времени с тех пор, как Киёмори видел его в последний раз – Морито из императорской стражи. Он узнал о нем случайно. О Монгаку рассказал ему однажды Синдзэй, в особняке которого монах устроил переполох. Это был тот самый странствующий Монгаку – бродивший по улицам столицы, ночевавший под открытым небом, не имевший ни дома, ни семьи. Киёмори с глубокой скорбью вспоминал о своем друге молодости. Воспоминания о Монгаку были, естественно, связаны с именем Кэса-Годзэн и трагедией, из-за которой гвардеец ради любви к женщине отказался от блестящего будущего. За это его сочли глупцом, но Киёмори вдруг осознал, что он сам мало чем отличается от Монгаку. Какая разница между глупостью двадцатилетнего парня и сорокалетнего мужчины? Какая глупость хуже? Кто больше достоин порицания? Он поступил справедливо, пощадив детей Токивы, но можно ли оправдать его посещения этой женщины?

Несомненно, Киёмори был неуклюжим и робким. Таким, каким его охарактеризовал Нос. Ему не хватало целеустремленности и страстности Монгаку. В отношениях с Токивой это обнаружилось более чем очевидно. Он желал овладеть ею и в то же время выглядеть благородным.