Россия и ее империя. 1450–1801 - Нэнси Шилдс Коллманн

социальной группы, независимо от социального статуса, пола, религии или этнической принадлежности, могли возбуждать дела, давать показания, становиться поручителями, участвовать в работе судебной системы иным образом – и делали это. Даже холопы, обремененные долгами невольники, обращались в суды, хотя и не платили налогов.

Чтобы выполнять теоретически закрепленную за ним обязанность – защищать свой народ от зла – и решать практические задачи, то есть поддерживать закон и порядок, царь содержал особые суды для наиболее тяжких преступлений (повторно совершенных деяний, измен, ереси и других), а также суды для рассмотрения споров о земле и других продуктивных ресурсах. Наподобие кадийских судов в Османской империи, они обслуживали всех подданных правителя, которые могли обращаться в них индивидуально и коллективно. В многонациональной империи такие органы правосудия – воеводские суды в провинции, приказы в центре – разрешали межэтнические или межконфессиональные конфликты, укрепляя принадлежавшую царю монополию на насилие, чтобы не допустить кровной мести и частного насилия. Представители неславянских народов обращались в царские суды наравне с восточными славянами. Дошедшие до нашего времени многочисленные судебные дела из Среднего Поволжья, относящиеся к XVII веку, демонстрируют, что татары, мордвины, другие коренные жители постоянно судились с русскими и не только русскими. Так, в 1674 году русского казака из Кадомского гарнизона обвинили в убийстве татарки; в 1670 году несколько торговцев-черкасов судились с русскими крестьянами, которые, по их словам, напали на них и ограбили. Порой иски подавали русские совместно с представителями других народов: в 1680 году один русский крестьян указал в качестве свидетелей по выдвинутому им иску своих соседей, татарина и мордвина. Когда судьи назначали общественные дознания для установления фактов и выяснения репутации обвиняемых, русские опрашивались наравне с нерусскими, причем первые клялись на кресте, а вторые – «по их вере».

Такой свободный доступ к судам был характерен не только для Среднего Поволжья: в Сибири плательщики ясака подавали в суд на русских и нерусских, если дело было достаточно серьезным. К примеру, в 1639–1640 годах местные уроженцы пожаловались на своего воеводу за то, что он не вручил им подобающих подарков и тем навлек на них позор; в 1673 году один якут обвинил другого в изнасиловании своей жены; в 1680 году двое татар, находившихся на русской службе (служилые татары), решали через суд спор, связанный с владением землей и бесчестьем. Если один представитель нерусской народности обвинял другого в тяжком преступлении, суд не принимал во внимание местные традиции – дело рассматривали в соответствии с общеимперскими процедурами и правилами назначения наказаний. Именно так разворачивались события, когда одна группа татар обвиняла другую в убийстве (два случая – 1675 и 1685 годы); этот принцип был четко сформулирован в деле об убийстве, слушавшемся около 1649 года. Тогда русский убил тунгусского князя, якобы из самообороны, и тунгусская община потребовала выдать его, «чтобы повесить или убить». Суд постановил, что виновный должен быть наказан согласно русским законам. Согласно решению Сибирского приказа, воеводе предстояло разъяснить тунгусам, что если бы какие-либо лица «сделали так с умышленья, и им бы за то умышленное дело довелося та же учинити смерть без пощады, а за безхитростное дело нашим руским людем довелось чинить наказанье, а не смертная казнь… Да и промеж их, тунгусов, не умышленные смертные убойства бывают, и убойцов они из роду в род не выдают же». Итак, суд подтвердил монополию государства на насилие и применил нормы, разработанные московскими приказными людьми.

Судебная система являлась объединяющим началом для всех подданных царя, благодаря ей они могли ждать от государства не только угнетения и требований о несении тягла. Царские суды защищали сообщества от разбойничьих шаек, карали убийц, пытались решить запутанные земельные споры, защищали честь человека, даже если речь шла о холопе. Кроме того, как уже говорилось в главах 3–5, менее тяжкие преступления рассматривались традиционными местными судами. Деревни, населенные восточными славянами, управлялись общинами, у мусульман были шариат и собственные судьи, у сибирских народов – свои традиции, у донских и левобережных казаков – собственные судебные системы. Крестьяне и прочие низшие сословия в XVII веке были обязаны нести тягло, крестьян восточнославянского происхождения, кроме того, прикрепили к месту проживания. Но, в соответствии с подходом, свойственным «империи различий», государство в этом столетии не стремилось унифицировать свое обращение с подчиненными народами.

* * *

О крестьянской экономике: Moon D. The Russian Peasantry, 1600–1930: The World the Peasants Made. London: Longman, 1999; Hoch S. Serfdom and Social Control in Russia: Petrovskoe, a Village in Tambov. Chicago: University of Chicago Press, 1986; Dennison T. The Institutional Framework of Russian Serfdom. Cambridge: Cambridge University Press, 2011; Миронов Б. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.). В 2-х т. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003; Mironov B. The Standard of Living and Revolutions in Russia, 1700–1917. London: Routledge, 2012; Pallot J., Shaw D. Landscape and Settlement in Romanov Russia, 1613–1917. Oxford: Clarendon Press, 1990. Классический труд, сохраняющий ценность: Blum J. Lord and Peasant in Russia: From the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton: Princeton University Press, 1971.

О рациональности крестьянских практик обработки земли: Martin J. «Backwardness» in Russian Peasant Culture: A Theoretical Consideration of Agricultural Practices in the Seventeenth Century // Religion and Culture in Early Modern Russia and Ukraine / Ed. by S. Baron, N. Kollmann. DeKalb, Ill.: Northern Illinois University Press, 1997. Р. 19–33. О крепостном праве: Blum J. Lord and Peasant in Russia: From the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton: Princeton University Press, 1971; Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscovy. Chicago and London: University of Chicago Press, 1971; Domar E. The Causes of Slavery or Serfdom: A Hypothesis // Journal of Economic History. 1970. № 30. Р. 18–32.

Труд Ричарда Хелли о холопстве базируется на небольшом количестве дел, взятых лишь за определенный период, но содержит ценные соображения: Hellie R. Slavery in Russia, 1450–1725. Chicago: University of Chicago Press, 1982. Алессандро Станциани помещает русских крепостных и холопов в евразийский контекст: Stanziani A. Bondage: Labor and Rights in Eurasia from the Sixteenth to the Early Twentieth Centuries. New York and Oxford: Berghahn Books, 2014.

О сопротивлении крестьян: Scott J. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven: Yale University Press, 1985; Avrich P. Russian Rebels, 1600–1800. New York: Schocken Books, 1972; Perrie M. Popular Revolts // The Cambridge History of Russia. Vol. 1 / Ed. by M. Perrie. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 600–617. О