Трехглавый орел - Владимир Свержин

– Кто такие? – глядя на нежданных гостей, поинтересовался у меня Пугачев.

– Судя по цвету мундиров, это солдаты континентальной армии.

– И чего хотят? – Пугачев взял поданную Лисом подзорную трубу и начал пристально разглядывать приближающуюся под барабанный бой стрелковую линию.

– Драки ищут, – прокомментировал увиденное Закревский.

– Это завсегда пожалуйста. Сколько нас сейчас на берегу?

– Человек до пятисот наберется, – доложил пугачевский генерал-аншеф. – Кавалерии маловато, не больше тридцати сабель, а пушек вообще нет.

– Плохо, но че делать, – нахмурился император. – Орлов нам своими пушками не поможет?

– Никак нет, государь. Там, где он сейчас стоит, до берега ему не достать. А ближе подойти – корабельная осадка не позволяет.

– Ну да ладно, Закревский, горе – не беда, – махнул рукой Емельян Иваныч. – Кулака у человека два, а морда-то одна, так что бить сподручней, чем получать. Авось отмашемся. Ты, аншеф, займись высадкой. Кому лодок не хватает, пусть вплавь добираются. Ты, флигель, командуй теми, кто уже высадился. Полчаса продержишься, мы здесь великой силой соберемся, кому хошь голову свернем. Давай действуй. Посмотрим, чему моя женка своих охфицеров учила. Ржевский, кавалерию на тебя оставляю.

– Слушаюсь, ваше величество, – гордо расправляя плечи, выпалил тот.

– Давай, брат, надеюсь на тебя. Ну а ты, лекарь, сховайся покуда где-нибудь. Для тебя здесь после боя работы хватит.

Калиостро согласно склонил голову, и покоящийся на его плече бушмейстер дружелюбно зашипел, выражая поддержку словам «государя».

– Да, Закревский, – Пугачев повернулся к Лису, уже направлявшемуся в сторону пирса, – в первую очередь распорядись переправить пушек да пушкарей. Ну а теперь с богом, друзья мои! Вломим басурманам!

Наше положение было неутешительным. Как доложили посланные разведчики, в долине за холмами скопилось не менее двух тысяч человек, судя по разнообразию одежды, местной милиции, и что-то около семисот солдат регулярной армии. Если прибавить к этому выгодную позицию, которую занимал противник, то полчаса, которые предстояло выстоять, вполне могли оказаться последними в нашей жизни. Надежда была лишь на то, что Пугачеву и Лису действительно удастся собрать на берегу значительные силы до того, как американские войска вдребезги разнесут импровизированный заслон.

– Видите эти домики, – командовал я, – занимайте их. Стреляйте из чердаков, окон, откуда только можно. Один стреляет, другой заряжает. Залповый огонь запрещаю. Цельте в знаменщиков, офицеров, словом, в тех, кто лучше одет. Убивать не обязательно. Ваша мишень – руки и ноги. Раненый – не мертвый, он своими воплями больше паники создает. А чтобы в тыл его утащить, двое здоровых нужно. Отстреливайте трубачей и барабанщиков, всех, кто может отдавать или передавать команды. Если близко подойдут или патроны кончатся, отходить на фланги. Коли ничего другого не останется – в сабли возьмем супостата. Тем же, кто не в дому, стрелять с колена или лежа, укрываясь за камнями, заборами, за всем, где можно укрыться. Врассыпную бой не принимать. Ждать приказа к атаке.

Спешенные казаки стремительно занимали отведенные им позиции. Со мной в качестве тактического резерва осталась только конная команда Ржевского да десяток стрелков пугачевского конвоя. Я не сомневался ни в мужестве, ни в боевой ловкости тех, кому предстояло сейчас принять первый удар, но этот отряд был своеобразным последним моим козырем в предстоящей битве. И пока что, увы, не только последним, но и единственным.

Американцы приближались. Их шеренги уже спустились с дальних холмов и, старательно держа строй, подходили все ближе и ближе. Десять шагов, еще десять... Грохотавшие барабаны задавали мерный такт грозному шествию, внушая невольную мысль о неотвратимости гибели, о бессмысленности сопротивления этой несокрушимой силе. И все же я знал, я был уверен, что с нашей стороны против войска исправно шагающих вчерашних фермеров и лавочников стоиу отряд прирожденных бойцов, которым нечего терять и в головах которых, нет даже места для мысли о сдаче, бегстве и тому подобных глупостях. Строй американцев, или американеров, как величал их Лис, был уже на дистанции ружейного выстрела. Еще немного, еще десяток шагов...

– Огонь! – скомандовал я. Завывший протяжно казачий рожок разнес мою команду над холмами. Дробно затрещали казачьи выстрелы, выбивая из строя то одного, то другого марширующего. Грохнул им в ответ залп континенталов, затем еще один и еще. Казалось, невзирая на потери, американеры готовы идти без остановки до самого берега, чтобы скинуть нас в воду. Что вся наша пальба для них, словно град для танка. Они маршировали, и в громких их криках уже слышалось предчувствие победы. Славной победы над неведомым врагом.

Но предчувствиям не всегда дано сбываться. Покачнулось и рухнуло знамя со свернувшейся змеей, готовой к броску. Кто-то вновь подхватил его, но тоже упал наземь лицом вниз, придавливая собой древко. Грохот выстрелов заглушал крики раненых, но в редкие секунды затишья их жуткие вопли доносились до нас так же явственно, как слова отдаваемых мной команд:

– Перенесите огонь на левый фланг, похоже, там управление уже потеряно. Дожимайте, заставьте их отступить.

Стрельба не стихала, каждый миг унося новые и новые жизни с обеих сторон. Американеры попятились и начали отступать, стараясь, однако, удерживать линию. Это, безусловно, был первый успех, но говорить о какой-либо победе было еще очень рано. И словно в подтверждение моих слов с холма, ярдах в ста от нас, ударила пушка. Взрыв разнес ограду одного из рыбацких домиков. Следующий превратил в кучу мусора сарай около него.

– Вилка, – прошептал Ржевский, стоявший рядом со мной. Третье ядро пробило крышу импровизированного форта, и ее обломки взметнулись вверх вместе с языками пламени.

– Четыре орудия, – доложил Редферн, рассматривавший в подзорную трубу батарейную позицию на холме. Между тем новые артиллерийские залпы рушили уже соседний домик, заставляя оставшихся в живых казаков отступить, покинув убежище, уже переставшее быть таковым.

– Черт подери, – пробормотал я, – однако кто-то там весьма недурственно стреляет.

– Вальдар, разреши-ка, я ее... – Он сделал жест руками, больше имеющий отношение к любовным играм, чем к боевым действиям. – Шоб аж дым из ушей пошел.

– Давай, ротмистр, – кивнул я. – Из ушей пусть идет, а из пушек ни-ни.

Лицо Ржевского приняло радостно-возбужденное выражение.

– За мной! – закричал ротмистр, поднимаясь в стременах. – Круши басурманов! – Он крутанул саблей над головой, и три десятка казаков в едином порыве полоснули нагайками своих коней, устремляясь вслед за Ржевским.

– Ура! – ревели они. – Круши басурманов! Сарынь на кичку!

Я хорошо представлял себе, как суетится сейчас орудийная прислуга, разворачивая пушки в сторону нежданной атаки, как забиваются в стволы картечные заряды, как тлеют готовые к делу пальники. Я представлял все это воочию и молил бога о ерунде, о крошечной заминке, камешке в сапоге, паре секунд, чтобы пущенная в упор картечь не скосила этот отчаянный кавалерийский отряд, ставший для нас сейчас последней надеждой. Однако вряд ли Господь прислушивается к мольбам воюющих сторон, быть может, оттого, что слишком редки в них голоса, просящие не победы, но мира.