Наследие войны - Уилбур Смит

Макори пожал плечами в знак согласия. При всей его храбрости, при всей его службе короне, он все же должен был быть осторожен, прежде чем высказывать мнение, которое многие белые люди сочли бы крайне дерзким. Шафран, однако, не принадлежала к числу таких людей.

- Это также аргумент Бенджамина, - сказала она. - "Никакое процветание ничего не значит, если люди не являются хозяевами своей собственной земли, своей собственной судьбы".

- ‘И что вы на это скажете?

- Думаю, вы оба правы. Раньше я никогда этого не делала. Честно говоря, я не думала об этом. Я имею в виду, что все люди, которые работали на нас, казались счастливыми, и я знала, что отец действительно заботился о них, поэтому я не видела в этом ничего плохого.

- И что заставило вас передумать?

- Ну, для начала это восстание. Я не могу вынести того, что мы делаем с кикуйю. И, ну, вся идея империи, кажется, принадлежит другой эпохе ... - Шафран остановилась, когда ей в голову пришла мысль. - Бенджамин знает, чем вы занимаетесь? Он знает, что вы работаете на нас против Мау-Мау?

– Да, как и человек, которым мы оба восхищаемся ... - Макори посмотрел прямо на нее. - Возможно, нам следует продолжить этот разговор снаружи, где мы сможем побыть наедине?

В других обстоятельствах Шафран восприняла бы это как пропуск, испытывая сильное искушение сказать "Да", но затем заставила себя отклонить предложение. Но она прекрасно знала, что в приглашении не было никакого сексуального подтекста. Она все еще колебалась. Она не хотела, чтобы Герхард увидел ее с этим высоким, темноволосым, красивым незнакомцем и напрасно беспокоился. Хотя, если подумать, где был Герхард? Шафран оглядела шатер, но вместо того, чтобы заметить своего мужа, ее глаза остановились на Хендерсоне. Он разговаривал со Стэннардом, сердито.

Словно почувствовав ее взгляд, Хендерсон повернулся и посмотрел на Шафран. Это заставило ее принять решение. Она ни в малейшей степени не беспокоилась о том, чтобы расстроить его.

- Хорошая идея, - сказала она со счастливой улыбкой на лице. - Было бы неплохо подышать свежим воздухом.

На лужайках Дома правительства было гораздо меньше народу, чем в шатре. Макори повел Шафран к месту под ветвями дуба Меру, которое было достаточно уединенным, чтобы позволить им поговорить, и в то же время достаточно заметным, чтобы не было никаких злонамеренных сплетен о том, что они исчезли в кустах.

- Полагаю, вы имели в виду Кеньятту? - спросила Шафран. Макори кивнул. - Ну, есть еще одна причина, по которой я думаю, что наше время здесь скоро закончится. Я имею в виду, отвезти его в какой-то выскочивший суд кенгуру, чтобы осудить его как лидера восстания Мау-Мау. Это такой явно отчаянный, глупый поступок, когда он явно не такой.

Макори улыбнулся. - Вы должны возглавить его защиту. Какой суд устоит перед вами?

Шафран рассмеялась. - Извините, я иногда немного увлекаюсь. Но вот чего я не понимаю. Вы явно верите в независимость Кении. Но вы рискуете своей жизнью, служа людям, которые пытаются предотвратить это, и ужасно жестоко обращаетесь со своими людьми, пока они этим занимаются. В этом нет смысла - если вы не растение, я полагаю, внутренний человек Кениаты ... Но вы вряд ли сказали бы мне, если бы были им.

- Я сделаю кое-что получше. Я скажу вам правду.

- Это, конечно, самое первое, что сказал бы лжец, - сказала Шафран тоном, который, как она поняла, был слишком близок к кокетству, потому что, как бы она ни старалась, она не могла не признать, что Маку Макори был мужчиной, который заставлял ее чувствовать себя очень, очень похожей на женщину. И снова она взяла себя в руки и гораздо более деловито добавила: - "Но я дам вам преимущество сомнения. Скажите мне свою правду.

- Все очень просто. Во-первых, я не кикуйю. Я - Кисий. Поэтому я так же отличаюсь от кикуйю, как шотландец от англичанина. Но я также кениец и, самое главное, я полицейский. Я верю в верховенство закона, миссис Кортни Меербах. Я считаю, что люди должны иметь возможность жить в мире, зная, что закон защищает их от насилия, запугивания и принуждения. И да, меня, как и вас, огорчает то, как Британская империя обращается со своими подданными. Но еще большее отвращение мне вызывает то, как эти гангстеры, называющие себя борцами за свободу, обращаются со своими кенийскими братьями и сестрами. И это меня злит, потому что я воевал с англичанами и знаю, какие они. Чем больше на них нападают, тем больше они отказываются быть побежденными. Поэтому чем больше продолжается это восстание, тем дальше мы уходим от того дня, когда Кения сможет свободно управлять собой. Это глупая борьба, потому что она достигает прямо противоположного тому, что намеревается".

- Хорошо сказано ... И правдиво сказано.

- ‘Благодарю вас, мэм.

- Но ведь многие Мау-мау сражались в Бирме, как и вы, не так ли?

- ‘Да.

- Так почему же вы вернулись с войны с такими разными представлениями о них?

- Потому что мне повезло. Когда я был маленьким мальчиком, один из учителей в миссионерской школе ... - Он нежно улыбнулся. - Миссис Паркер ... Она видела, что я делаю эту работу легче, чем другие, и приложила ко мне особые усилия. Она дарила мне книги, ставила пластинки с прекрасной музыкой, показывала картины великих произведений искусства. Она часто говорила: - “Человек никогда не бывает настолько стар или настолько мудр, чтобы перестать учиться.”

- Итак, во время войны я продолжал учиться. Когда мы были в отпуске в Индии, в то время как другие мужчины тратили свои деньги на плохих женщин с отвратительными болезнями, я обратил внимание на маленького человека по имени Ганди, спрашивая себя: - “Как такой слабый старик может победить такую великую империю, не сделав ни единого выстрела?” Ведь такому человеку, несомненно, было чему меня научить.

- Неужели вас совсем не интересовали эти плохие женщины? - спросила Шафран, улыбаясь. - Другие мужчины, должно быть, сочли вас очень странным.

Лицо Макори расплылось в широкой улыбке, и он рассмеялся. - Только не тогда, когда я показывал