Убийство со взломом - Колин Харрисон

Он постучал еще раз, уже сильнее, с явным нетерпением. Но ответа не было. Он оглянулся на улицу, где под фонарем мальчишки бросали друг в друга снежки. Эй, придурок! Ты что, кидать не можешь? Они с Бобби часто воображали себя чемпионами – это было в сезон, когда Стив Карлтон выиграл двадцать семь матчей подряд, – и бомбардировали боковую стену дома так, что в конце концов ее всю, как оспинами, испещрили следы снежков; один раз отец поднял оконную раму, веля им прекратить, и брошенный снежок, полетев в комнату, выбил из рук матери щетку.

Он постучал в последний раз. Безрезультатно.

Опять обогнув дом, он заглянул в боковое оконце, но ничего не увидел. И не услышал. Поднялись наверх? Он начал шарить руками в мерзлой мертвой траве, вспомнив, сколько мусора видел там недавно. Руки нащупывали старые гвозди, шурупы, жестянки и еще какой-то непонятный мусор, пока наконец не извлекли из травы подобие старого напильника. Важно было делать все бесшумно. То, что они наверху, он знал. Взяв железку, он провел ею по стеклу задней двери, выковыривая засохшую замазку, державшую стеклянную панель. Он собирался подцепить острым краем напильника край стекла и осторожно вытащить стекло из рамы. Но стекло не поддавалось – слишком много засохшей замазки там оставалось, а разглядеть ее как следует в темноте он не мог. Черт. Он отбросил напильник и, встав спиной к двери, быстрым резким ударом локтя вышиб стекло – такой удар он освоил во время занятий баскетболом, и использовался он, когда надо было обескуражить противника, эдакий бесчестный прием. Стекло раскололось на куски, попадавшие за дверь.

Он замер, похолодев, ожидая сигналов тревоги и разоблачения; его руки и ноги онемели, он чутко вслушивался, затаив дыхание. Бежать? Но все было тихо, и он отважился на следующий шаг – осторожно просунуть руку в дыру и отпереть дверь.

Он тихонько проскользнул в дверь, еще на пороге зная, что поступает дурно, как никогда, но что сделать это он должен и ничто в мире и в нем самом его не остановит. Страдание придавало ему необыкновенную бодрость – после недель вялости и смятения он чувствовал полную ясность мыслей, чутко воспринимал каждый звук, владел каждым мускулом, каждой своей косточкой или веной. Он находился в доме, где жена его лежала с другим. Это стало движущей силой, вектором его движения, точкой, где скрещивались желания, тем моментом, когда мужчина ощущает в себе мстительную силу и способен навязать миру свою волю.

Вот и кухня. Как она изменилась – свежевыкрашенная, жилая, полная кухонной утвари. Как здесь уютно, в этом гнездышке, тихой гавани, и все благодаря Дженис. Он оглядел остатки, видимо, роскошного ужина. И замер. На кухонном столе он заметил немецкий шоколадный кекс – печь его Дженис была великая мастерица. Ее кекс, так им любимый! Найдя на столе желтый разделочный нож, он, роняя крошки, отхватил себе кусок и с жадностью заглотал его, пихая в рот прямо руками. Он был так голоден. А тут глазурь, шоколад. Он затолкал в рот второй кусок. Вкус был знакомый – потрясающий вкус. Шоколадный кекс Дженис удавался на славу, и она это знала. Они ели его за столом, когда принимали гостей, она пекла его для родителей Питера, в подарок друзьям, каждый год она пекла его Питеру в честь дня его рождения. Они любили друг друга, еще чувствуя во рту этот вкус, вкус шоколада мешался со вкусом ее тела. Питер сунул нож в свой второй карман.

Теперь он направился к лестнице, откуда неслись звуки музыки – кажется, джазовой, доносившейся со второго этажа. Лестница была выстроена из широких дубовых досок, пригнанных друг к другу, гладких и кое-где просевших от времени. Дерево скрипнуло, а когда оно скрипнуло во второй раз, он замер, невольно, каким-то шестым врожденным чувством ощутив дух этого дома, представив себе, как поднимались и спускались по этой лестнице дамы-квакерши со свечами в бронзовых подсвечниках в руке, метя длинными, мышиного цвета шерстяными юбками эти ступени, в то время как внизу дожидавшиеся их черные рабы ели суп, беседуя о Канаде, как поднимали головы, отрываясь от мисок, при малейшем звуке. Затем, через девяносто лет, здесь спали по трое в одной комнате итальянские иммигранты, радовавшиеся, что война далеко, в Европе, а здесь доки и железнодорожные депо так нуждаются в рабочих. Он рискнул сделать еще шаг, ступая на цыпочках.

Сверху лился хриплый голос Луи Армстронга, романтичная задушевность, труба, обаятельная улыбка. За музыкой он уловил звуки разговора. Дверь в комнату Дженис была открыта. Там было темно.

– Ну а что мы будем делать, когда этого дома лишимся? – спросил Джон Эппл.

– Найду что-нибудь поблизости, по соседству.

Минутная пауза, заполненная последними тактами Армстронга. С бесконечной осторожностью Питер опустился на верхнюю ступеньку лестницы, он сдерживал дыхание, еще пахнувшее шоколадом. Одежда его промокла от пота, он часто дышал, но, одержимый манией тишины, сдерживал дыхание. К тишине он стремился каждым своим натянутым нервом. Пригнувшись, он крался по половицам, пока не очутился в пяти шагах от пары. Пока он приподнимал полы пальто, чтобы ненароком не стукнулся об пол револьвер, в спальне щелкнул проигрыватель и диск перестал крутиться.

– Видела сегодня моего адвоката, – сказала Дженис.

– М-м-м?…

– Он говорит, что Маструд слишком тянет по поводу всего.

– Он что, плохой адвокат?

– Нет, причина, возможно, в Питере. Он очень занят делом, которое ведет. Позавчера я видела его по телевизору, в новостях.

– Да, – равнодушно отозвался Эппл, явно не хотевший признавать значение Питера.

– Видела я и парня, которого обвиняют в двух убийствах. – Судя по тону, Дженис сочувствовала Каротерсу. – Вид у него был такой испуганный. На его месте я бы тоже испугалась. Представляю, как Питер разделает его под орех. Мне ли не знать. Питер может быть таким злобным. Он все из него вытрясет и потребует смертного приговора.

– Я не сторонник смертных приговоров.

– Как и я. Возможно, это одна из главнейших проблем, Джон. – Голос ее звучал печально, задумчиво, словно она горевала, сокрушаясь о собственной своей ограниченности. – Сейчас Питер, должно быть, дома разрабатывает план, как бы вернее послать на смерть этого несчастного.

Питер злорадно усмехнулся про себя.

– Знаешь, – ласково успокаивая ее, заговорил Эппл, – когда-нибудь ты оглянешься, вспомнишь об этом…

– Ты прав, Джон. Просто мне бы хотелось…

Раздался шелест простынь.

– Х-м-м?… – вопросительно произнес Эппл.

– Как приятно.

Тишина и в ней звуки по нарастающей.

– Опять? – с шутливым удивлением воскликнула Дженис. – Ты прямо какой-то мистер Энерджайзер!

Трахаться во второй раз – в первый раз они этим занимались, когда он бегал вокруг дома и стучал в дверь. Неудивительно, что они его не слышали. Так этот человек будет спать с его женой во второй раз в его, Питера, присутствии?