Офисные крысы - Тэд Хеллер

Она поднимает голову с моего плеча и добавляет:

— Мы сделаем это, старичок. Я знаю, мы сделаем.

— Я бы настоятельно желал, чтобы ты не называла меня «старичком», сладкая.

В ночь перед свадьбой я уснул всего на пару часов — и те пронеслись как несколько минут. Накануне не было никакого шумного мальчишника с обязательными стриптизершами и минетом. Просто мы втроем (Олли, Лиз и я) поужинали в уютном устричном баре на Корнелия-стрит.

Всю ночь я думал об Айви. Милой Айви, потерянной для меня навсегда. Утро застает меня сидящим на кровати и тупо глядящим на стенку.

Когда в восемь часов утра меня сдергивает с кровати дверной звонок, я спрашиваю в домофон:

— Кто?

— Вшпрок, — каркает голос сквозь помехи.

— Кто это?

— Вш прок.

Мой пирог? Но я никакого пирога не заказывал.

Я впускаю человека, кем бы он ни был, и слушаю, как скрипучий лифт поднимается до моего этажа, вглядываясь в полумрак лестничной площадки. Кто это? Фортуна? Фурия? Костлявая с косой, собирающаяся отхватить ею мое наследство?

Нет. Это Марджори Миллет, и когда я вижу, как она направляется ко мне, мое сердце падает вниз. На ней наброшено черное меховое пальто, и копна ее волос вздрагивает в такт каждому шагу.

— Ваш подарок, сэр, — говорит она, когда я впускаю ее в квартиру.

Марджори ногой захлопывает за собой дверь и распахивает на себе шубку. Она во всей своей сформировавшейся, округлой, приукрашенной, обжигающе горячей красе. На ней только черное кружевное белье, черные чулки и пояс, розочка притаилась во впадине меж грудей.

Из спальни нас слышно так, будто там с особой жестокостью забивают свиней. Комната словно находится в зоне землетрясения.

Я сплю? Но мне не нужно щипать себя, чтобы проверить это… потому что она щиплет, кусает и царапает меня. Я не сплю.

Но…

Нет удовлетворения. Мы стараемся и пыхтим, но оно не наступает. Я на самом краю… но этого не случается. И — я в этом уверен — она не позволила ему наступить. Она снова мучила меня.

— Наслаждайся семейной жизнью, Ковбой, — говорит она, выскакивая за дверь и оставляя меня дрожащим, холодным и возбужденным.

* * *

Тревор Ашер-Соумс прилетел в Нью-Йорк на свадьбу, а с ним пять подруг Лесли, с одной из которых, возбуждая мою ревность, Оливер Осборн (мой лучший друг) болтал чрезвычайно оживленно. Тревор произнес при встрече короткий тост, который я слушал, так крепко сжав зубы, что боялся стереть их в порошок. Он был весьма дипломатичен, учитывая обстоятельства: разве совсем недавно не я убил его жену, а теперь похищаю дочь? В типично британской манере говорить недомолвками он проклял меня наилучшими похвалами, какие можно себе представить, и назвал наш союз «сюрпризом, в который невозможно поверить» и «ужасно необычным». Я был «не совсем не желательным прибавлением» к их блестящему семейству, и он выразил уверенность, что со временем «наши противоположности станут единым целым».

Когда мы с Лесли планировали, кого пригласить на свадьбу, а кого не стоит, она сообщила мне, что ее брат, Найджел, не сможет присутствовать.

— Кто? — спросил я, немного изумленный.

— Мой старший брат. Разве я тебе о нем не рассказывала?

— Нет. Никогда.

Счастливое будущее, которое я видел так же четко, как и списки приглашенных — неприглашенных, лежащие передо мной (пышный свадебный торт — дом в Болтонс — превосходное поместье), рассыпалось, как замок на песке под колесами грузовика.

— Почему он не может приехать? — спросил я, пытаясь казаться спокойным.

— Он болен. Буйное помешательство.

— В лечебнице?

— О, боже, да.

Но как раз в тот момент, когда я вздохнул с облегчением, Лесли добавила:

— Врачи говорят, что ему становится лучше.

Мой отец со своей женой и моя мать присутствовали на церемонии, хотя, насколько я заметил, между двумя сторонами не произошло зрительного контакта. «Твоя мать не будет возражать, если мы с Шейлой придем?» — сказал мне отец. «Твой отец и эта-как-там-ее не будут возражать, если я приду?» — спросила меня мать. Никому из них не пришло в голову, что, возможно, я буду возражать против прихода всех троих.

Я видел, как Тревор минут десять разговаривал с моей матерью: с одной стороны, он, безупречно ухоженный и великолепно одетый, весь в серебре, от макушки до пяток, глядящий вниз на ее сине-белые волосы; с другой стороны, она, прихорошившаяся, насколько было возможно, уставившаяся прямо на «мячик для гольфа» (возможно, он для такого случая даже припудрил его), качающийся возле его глаза. Это странное сочетание серебристого и голубого… было похоже на то, как выглядит сталь, когда ее полируют.

— Ты — ублюдок, но я желаю тебе удачи, — сказал мне Тревор, улетая.

Боб Пост незаметно сунул мне конверт и подмигнул дважды. Шейла расцеловала меня в щеки.

В конверте оказалось пять тысяч долларов наличными. Его брат Джимми («Мокрый парень II») подарил мне одно подмигивание и две тысячи пятьсот долларов.

Понадобилось всего четыре ночи в казино Сент-Мартин, чтобы просадить большую часть этого богатства за игрой в кости. (Можно вытащить парнишку из Массапикуа, но поменять ему мозги…)

Лесли хватило пары часов на пляже, и она обгорела так сильно, что больше не могла казать туда носу. Она даже не посмотрела ни разу в сторону моря из окна нашего номера в отеле, где провела остаток отпуска, восстанавливаясь после ожога. Ее била лихорадка, мучила диарея. Пришел доктор и порекомендовал ей втирать в кожу бальзамический уксус трижды в день, но она не позволяла даже прикасаться к себе. Кондиционер заставлял ее дрожать от холода, и к концу недели она выглядела как сильно помятый гранат.

Я проводил дни, челноком двигаясь от пляжа в номер, чтобы посмотреть, как она; затем направлялся к бассейну и затем снова в номер, откуда шел на пляж. В среднем я съедал в день семь связок бананов. Лесли не сопровождала меня вечером в казино и не знала, что я проиграл столько денег.

(Неделю спустя я заметил, что обручальное кольцо не помогло ей победить боязнь спермы. Она по-прежнему испытывает отвращение к ней, испытывает отвращение даже от мысли о ней. Она также не любит поцелуи, поглаживания, шлепки, покусывания и все прочее. Вопрос о том, чтобы использовать «грязные» словечки, не стоит вообще, потому что не о чем «грязно» говорить. Если бы у нее был выбор: «заняться этим» или есть цветную капусту, — я ни на секунду не сомневаюсь, что она бы предпочла кочан, делая по клевку в минуту. Хорошо, что я сохранил ту карточку с «Играющими Жемчужинами Паддингтона».)

Как-то вечером, опрокинув в себя пару коктейлей, я смотрю на закат: малиновый огненный шар медленно растворяется в искрящемся темно-синем море. Я расслабленно полулежу в шезлонге, пропитавшемся моим потом от безжалостного солнца, зарыв ноги в теплый песок. Почти в оцепенении я замечаю мужчину, бегущего вдоль линии прибоя. Мне хорошо видно, как его ступни погружаются в мокрый песок, на котором остаются следы, начинающие блестеть по мере того, как заполняются водой. Вскоре набегающие волны начисто смывают их. Я могу поклясться перед кем угодно дребезжанием крышки на закипающем чайнике и звоном стаканов из местного бара, что это бежит Вилли — молодой, крепкий и здоровый. Затем он исчезает там, где береговая линия делает изгиб. Уже поздно. Солнце почти полностью погрузилось в воду, осталась только ярко-оранжевая корона, а все следы на песке исчезли.