Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— Чего только не бывает, — отвечает старик на мое удивление, связанное с этим воспоминанием.

— Зимой мы чувствовали себя как в Сибири: нашу крошечную спальню я окрестил хрустальным дворцом, так как наклонный потолок в отражении света лампы просто искрился — все было покрыто инеем. А затем были постоянные проблемы с водой.

— Звучит все это, как отзвук веселой сельской жизни. По-настоящему романтически, — говорит старик и делает большой глоток виски. — И, несмотря на это, мне трудно понять, как тебя привели в загс.

— Мне тоже! Но ты должен говорить прямо! Ты на часы смотрел? Мне-то все равно, но ты сегодня снова должен быть на палубе.

— Старым людям нужно мало сна, так всегда говорится. Давай, не томи, говори дальше!

— Итак, я рассказываю тебе это, потому что это смешно: я сохранил интересную, историческую телеграмму. Я получил ее в Берлине, где был у одного антиквара. Я помню ее наизусть: «В общине все готово точка приезжай сейчас же точка». И это должно было означать, что служащий загса находится в полной боевой готовности и что друзья готовят свадебные торжества.

— И ты прервал свою поездку?

— Так точно! Я бодренько возвратился в Фельдафинг, и как только подошло время забирать в ратуше продовольственные карточки, все было сделано в один присест.

— Продовольственные карточки и женитьба?

— Служащий загса даже прибег к высокому стилю, помянув флот: мой шаткий жизненный кораблик теперь обрел надежный порт…

— Он так и сказал — «порт»?

— Да. Наполовину выплюнув. У него отсутствовали два передних зуба.

Через некоторое время старик откашливается:

— Извини мое любопытство — но почему позднее ты расстался с Симоной?

Я основательно выдыхаю воздух и говорю:

— Сначала все шло очень хорошо. Я много писал маслом. На пленэре и Симону в качестве модели. Но затем сельская жизнь пришлась не по вкусу Симоне, и она позаботилась о том, чтобы началась напряженность в отношениях.

Так как я снова замолкаю, старик настаивает:

— Рассказывай.

— В один прекрасный день Симоне вдруг потребовалось отправиться в Париж, а через несколько дней по телефону она вызвала меня на Мюнхенский вокзал. Пришел американский военный поезд, следовавший в Зальцбург, и никому не разрешили сойти, весь вокзал был заполнен военной полицией. Когда я наконец решил удалиться, у начала поезда за тепловозом я обнаружил Симону, но не одну, а со старой дамой, ее матерью, и двумя собаками, ее пуделями. Симона сошла с поезда с другой стороны и перешла через соседние пути.

— Со старой дамой?

— Да, конечно!

— Старая мадам, заявила Симона, должна ухаживать за нашим бэби Рене, которому в то время было полгода, с тем, чтобы она, Симона, снова могла путешествовать. Подходит ли это мне, она не спросила. И так мы затем и жили в моей студенческой хибаре из трех крошечных комнат с покосившимися стенами — трое взрослых, один бэби и две собаки. Можешь себе такое представить?

— Уютно?

— Еще как!

— И тогда Симона отправилась путешествовать?

— Сначала только до Мюнхена. Тогда на Мёльштрассе существовал гигантский «черный рынок». Симона была там постоянно. Купить можно было все, просто все. Но Симону интересовали прежде всего драгоценности. Здесь она была почти экспертом. Однажды мы собрали вместе наше общее имущество, и Симона, невзирая на мои предостережения, купила изумруд — кольцо со шлифом «кабошон». Его стоимость она хотела «удвоить» в Париже. Обратно она вернулась без кольца и без денег. В магазине «кабошон» выскользнул у нее из рук и упал на мраморный пол, расколовшись на тысячи осколков, прямо перед камином. Но у нее не было ни одного осколка, и оправы у нее не было. «Выбросила!» — сказала она. В это непросто поверить, и при этом еще и работать. Теперь ты достаточно выпытал из меня. Если ты все еще не хочешь спать, тогда налей мне еще и расскажи, как все происходило в Южной Америке.

Прежде чем начать, старик наливает, потягивается в своем кресле, тщательно растирает костяшки пальцев:

— В Рио мои молодые люди чувствовали себя особенно хорошо…

— Твои молодые люди? Не смеши меня! Тебе было-то самое большее тридцать пять…

— Уже. Но они были еще двадцатилетними. Ну, во всяком случае, когда мы прибыли, в яхт-клубе было высшее общество.

— А что с тобой было дальше? Ведь в Буэнос-Айресе ты уволился с корабля?

— Нет! Между Рио и Буэнос-Айресом никаких особых происшествий не было. В Буэнос-Айресе нам очень помог адмирал фон Рентцель, немецкий потомок одного гамбургского сенатора, того, в честь которого названа Рентцельштрассе в Гамбурге. Он сказал: «Я уж выпишу вам счет, но это будет счет для проформы!» Й затем мы участвовали во второй международной парусной регате — Буэнос-Айрес — Рио. Мы, правда, опоздали с подачей заявки на участие. Тогда участников регаты — аргентинцев, американцев, естественно, бразильцев — примерно так семь-восемь наций, больше тогда не было, — спросили, согласны ли они, чтобы мы приняли участие, и они все сказали: «О'кей! Пусть они участвуют». Но нас было всего четверо, для регаты этого было мало, и тогда мы увеличили команду до семи человек. Среди них был и один житель Бремена, некий Майбом.

— Это же типично! Вы в целости и сохранности прибываете в Южную Америку и у вас нет других забот, как принять участие в регате! Ну, вы чего-нибудь добились?

— Нет, мы не завоевали никакого приза. Мы были где-то в середине списка участников, но прошли всю регату до конца. А затем в Рио мы подарили адмиралу фон Рентцелю наш флаг Гамбурга. Он был в восторге. Нас пригласили идти в Буэнос-Айрес на сторожевом корабле. Это мы, то есть я и оба моих человека, — тоже сделали. Владелец яхты Корте остался в Рио, так как там он мог с наибольшей выгодой продать ее, а с другой стороны, еще и потому, что Рио показался ему наиболее подходящим местом для того, чтобы начать бизнес.

— Тебе известно, что с ним стало? — спрашиваю я.

— Никто не знает. Один раз я слышал от человека, который его знал, что он якобы видел его на Рождество, прислонившегося к какой-то колонне, глубоко подавленного и плачущего. Но мне это показалось слишком поэтичным.

Старик очень удобно устраивается в кресле и с наслаждением попивает виски небольшими глотками, поэтому я пытаюсь расшевелить его:

— Итак, ты снова оказался в Буэнос-Айресе и там женился!

— Это клевета. Мне надо было искать работу.

— А как ты попал на это каботажное судно, о котором я уже слышал?

— По объявлению.

— Объявлению в газете? Им требовался штурман и они поместили объявление? — удивленно спрашиваю я.

— Да. «Ищем морского штурмана на корабль для Панамского канала», — говорилось там, если ты хочешь знать точнее. Объявление было подано фирмой «Маритима холандеза». Это было представительство фирмы «Роттердам-Зюд-Лайн Нивиелт и ван Гардиан» в Буенос-Айресе.