Понаехали! - Карина Демина

- С людоловами опять же, - Радожский поспешил найти ту тему беседы, которая показалась ему безопасной. – Я кого-то сумел допросить, но большей частью мелочь. А вот те, кто знал больше, вдруг да померли. Взяли и… только и вытянул, что не всех девок они на торг отправляли.

- А… куда тогда?

Стася прикусила губу, мысленно прокляв себя за любопытство. Понятно же, что и тут бордели имеются, которым тоже есть чем за товар платить.

Или…

- А вот то и интересно, что свозили их на Марфино подворье.

- То есть… ты же говорил, что оттуда увозили.

- В том и дело. Одних увозили, других привозили. И прислуга, что в разуме осталась, подтверждает, что время от времени у Марфы появлялись девицы, когда две, когда три, которых она держала наособицу. А потом девицы исчезали.

- Вот так…

- Кухарка упомянула, что аккурат тогда-то появлялся некий гость, которого никто не видел. Точнее гостья, ибо готовить было велено рыбу да молочное, сладкие каши, пироги с ягодой, пряники и прочее. Нет, и мужчины могут быть сладкоежками, но, чуется, права она.

- Но кто…

- Соседи не помнят. Ни экипажей, ничего-то… а ведь должен был бы быть экипаж. Ладно, к самой вдове можно и своими ногами прийти, но ведь девиц-то надо как-то… - Радожский нарисовал в воздухе непонятную фигуру. – Даже, если они замороченные, то… их просто не выведешь. Ночью. Кто-то да обратит внимание на этакое диво. Нет, экипаж был, но… чей и как?

Он задумался.

А теперь Стася видела не только стены дворца, но и чуяла запах его, тяжелый, каменный, застоявшийся. И этот запах пугал, будто… будто был дворец болен.

- Мне все это не нравится, - признался Радожский. – До крайности… я чувствую, что тут больше, чем выгода… игруши эти… кому понадобилось их растить? Для чего? Не для того ведь, чтоб вдову богаче сделать? И людоловы… мне мнится, им позволили работать лишь, чтобы среди прочих девиц, тех, что на невольничьи рынки ушли, иных спрятать… и как-то оно связано с тем, что происходит там.

Радожский кивнул на узорчатую дверь, с которой на Стасю уставились круглоглазые золоченые совы.

- А понять, как, не могу… и государю-то сказать нечего. И что делать…?

- Что ж… может… - мысль показалась вдруг донельзя разумной. – Вы… ты… пригласишь Ежи во дворец?

- Во дворец?

- Сам говорил, что смотрины невест – мероприятие важное. Государственное, - Стася уцепилась за эту мысль. – Следовательно, съедутся все… вот пусть и посмотрит. На всех. Если и вправду кто-то с темной силой балуется, Ежи увидит. А там… там по обстоятельствам.

- Мряу, - согласился Бес, тоже сов разглядывая. И когти выпустил, то ли для устрашения, то ли просто из желания попробовать красоту этакую на прочность.

…у меня такая репутация, что лучше бы мне её вовсе потерять.

Из признания одной ведьмы.

Норвуд, сын Асвуда, чувствовал себя… уязвимым.

Пожалуй.

И чувство это, изрядно позабытое за годы скитаний, теперь не отпускало. Оно возникло в тот момент, когда до него донесся растерянный зов младшего, окрепло на туманных тропах и окончательно обжилось уже после, на ладье. И теперь вот мешало.

Норвуд ходил кругами.

Он пытался стряхнуть с себя тонкие нити этой вот… уязвимости, твердя раз за разом, что ничего-то не случилось.

Не случится.

Не…

- Маешься? – поинтересовалась женщина с рыбьим хвостом в руке. Рыба была вяленою, хвост – изрядно обмусоленным, а женщина доводилась хозяину тещей.

И глядела этак, снисходительно.

Норвуд хотел было рыкнуть, что не её-то дело, но вдруг остановился.

- Маюсь, - признался он. – Неспокойно.

- Из-за внучки моей переживаешь?

Она склонила голову на бок и поглядела так, что… стыдно стало и за свои метания, и за мысли недобрые.

- Дитя. Вернется. Но моя дочь рада не будет. Она уже перебирает женихов.

Губа сама собой задралась, а из глотки донеслось сдавленное рычание.

- Играется, - отмахнулась Аграфена Марьяновна, нисколько рычания не убоявшаяся. Немалый опыт её утверждал, что бояться надобно тихих.

А не этих вот… взъерошенных.

- Скоро у ней иных забот достанет. А зять мой, как погляжу, тебя принял… и хорошо… только он еще не знает, что оставаться тут ты не намерен. Потом. Как все сложится.

- Не знаю, - честно сказал Норвуд.

Сперва-то он и вправду оставаться намерен не был. Да и зачем? Еще там, дома, он принял решение, что отыщет суженую, посадит на корабль и увезет, благо, был у него и дом, не хуже баронского, и золото, и меха драгоценные, и… многое было.

А вот не смог.

Хотел, но…

- Не знаешь, это хорошо, пожалуй… ей еще рано из-под родительского крыла, пусть и поздоровела, но мало ли. У вас края студеные, недобрые, - она прикрыла глаза, и видно было, как бегают они под тонкой кожицей век, будто и вправду видит эта женщина что-то, Норвуду неведомое.

А может, и видит.

Края… не сказать, чтобы суровые. Да, здешние зимы мягче, а земля богаче, но и свой дом Норвуд любил, что сизое море, которое благоволило к смелым, а трусов проглатывало. И не трусов тоже, но то судьба. Скалы любил. И сизые дерева. Весну с запахам хвои да живицы. Скорое лето. И зиму тоже.

Огонь в камине.

Отблески на окованных золотом щитах. Песни… песен давно уж не звучало за столом Проклятого дома. Как и детских голосов. И вовсе голосов, ибо…

- Все сложится, - движение глаз остановилось. – Не спеши, волк… и на дочку мою не гляди, она поймет, просто… не отгуляла свое, не выдурилась. Что до маеты твоей, то… стало быть, не все там ладно.

И рыбий хвост в рот сунула.

- Там – это во дворце?

- Выходит, что так, - спокойно ответила Аграфена Марьяновна, рыбьего хвоста изо рта не выпуская. – Ладора вам дала благословение. Слушай его. И себя тоже.

И ушла, неспешно, уже широко, по-утиному расставляя ноги, пусть бы в пышных складках летника и не виден был живот.

Норвуд же остался.

Озадаченный.

И выходит, что это вот чувство, неправильное, раздражающее, не просто так? А если так, то почему эта женщина не выказала беспокойство? Речь ведь идет о её внучке и…

- Много будешь думать, голова треснет, - проворчал Бьорни, выбираясь из тени, в которой и пристроился дремать. Правда, с тенью он слился, почти растворился в ней. – Кого из наших кликать?