Неверные шаги - Мария Адольфссон

— Ага, вот ты где прячешься?

Не отвечая, она тянется за стаканом воды, догадываясь, что наверняка громко храпела. Крепеж на ноге вынуждает ее лежать на спине, а во рту вконец пересохло. Она молча жадно пьет, но по лицу Юнаса заметно, что он не расположен к колкостям.

Лицо бледное, под глазами глубокие тени, явственно проступающие на резком свету из окна. На миг ей кажется, она видит все противоречивые чувства, обуревающие его: облегчение, досаду, тревогу, злость. И то, чего никогда за начальником не замечала. Неуверенность. Неловкое смущение, которое беспокойно ворочается среди событий, приведших его сюда.

Впервые Карен чувствует, что, невзирая на то что лежит на спине, невзирая на храп, победа за ней. Она знает, и он знает. Его оценка расследования и его решение — отчасти причина того, что она сейчас лежит здесь. Только отчасти, но этого достаточно, чтобы наполнить палату безмолвной виной. Она молча следит за ним взглядом, меж тем как он переступает порог и огибает изножье койки.

Винограда он не принес, так далеко он никогда не зайдет, но кладет на тумбочку вечернюю газету, потом садится на стул и по привычке лениво закидывает одну длинную ногу на другую. Тень неловкости скользит по его лицу, когда он видит синяки и крепеж на ноге.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает он, слегка скривившись.

— Бывало и лучше, — отвечает она сухо.

Он кивает. Теперь уже с видом огорченного начальника.

— А бывало и хуже, — добавляет она с кривой улыбкой.

Он отвечает как бы вскользь, почти рассеянно:

— Долго тебя тут еще продержат, не знаешь?

Она сообщает, что сказали доктора по поводу ближайших недель с последующим больничным и реабилитацией.

— Стало быть, мы едва ли можем рассчитывать, что ты вернешься до Нового года.

Она слышит подспудный вопрос и встречает его молчанием. Чтобы не отвечать, вновь тянется за стаканом с водой и чувствует, что Смеед наблюдает за ней. Потом он глубоко вздыхает и задает вопрос напрямую:

— Ведь ты вернешься, Эйкен?

Чего проще — отодвинуть решение, отложить на следующие недели. Но что-то в его голосе вынуждает ее сказать, как оно есть. Невысказанная просьба о примирении. Намек на беспокойство.

— Я думала об этом, — честно говорит она. — И перед отпуском в принципе решила просить о переводе.

— А теперь? Передумала?

— Думаю, не дать ли тебе еще один шанс, — коротко бросает она. — Но в таком случае ты, черт побери, должен немного изменить стиль руководства. Попросту умерить подростковую болтовню. И я не хочу, чтобы меня обходили с трудными расследованиями, — добавляет она.

— Ершишься. Я бы и сам ершился на твоем месте. А ты долго будешь мучить меня тем, что была права?

— Увидишь.

На сей раз она позволяет себе улыбнуться уголком рта. Юнас Смеед качает головой и вздыхает.

— Ладно, думаю, я заслужил.

— Как идет расследование нападений в Мурбеке и Одинсвалле? Есть подвижки?

— Ни на миллиметр, — уныло признается он. — Похоже, он то ли взял тайм-аут, то ли вообще завязал. После случая на Атласвег больше ничего. Может, все дело в холодах, — добавляет он. — Эти сволочи обычно прикрывают лавочку, когда на улице мороз.

Карен думает о делах, которые штудировала, когда изучала криминологию.

— Между преступлениями могут пройти месяцы, — говорит она. — В Швеции несколько лет назад было дело, напоминающее наше. Преступник орудовал несколько лет, прежде чем его схватили.

Юнас кивает, но молчит, и Карен продолжает:

— Вероятно, только вопрос времени, когда именно наш подонок опять возьмется за свое. Надеюсь, тогда я буду с вами, и мы его возьмем.

Юнас встает, смотрит в окно. Стоит так довольно долго, она ждет. Инстинкт подсказывает Карен, что его мысли далеко от законченных и будущих расследований. И на самом деле пришел он сюда не затем, чтобы справиться о ее самочувствии, думает она, глядя на его спину.

— Ты думаешь о Сигрид, — говорит она и видит, как он цепенеет, потом оборачивается.

Секунда — и она понимает, что вот сейчас он выскажет всю злость и горечь, накипевшую оттого, что Сигрид была на пароме. Что Карин взяла ее с собой в отпуск, не сказав ему ни слова. Что она завязала с его дочерью близкий контакт, какого у него самого не было долгие годы.

— Я с ней тоже не говорила, — тихо роняет она.

Взгляд у него холодный, холодный как лед и полный сомнения.

— Вот как? А мне показалось, что вы вдруг чертовски сблизились. Должно быть, объединились в отвращении ко мне.

Ей хочется сказать гадость. Унизить его, уязвить — глубоко и навсегда. Расстрелять своей печалью вместо пуль. Но она знает, что не имеет на это права.

— Можешь думать как угодно, но она и мне не давала о себе знать. И на мои звонки не отвечает. Может быть, винит нас обоих в смерти Сюзанны.

Она видит, Юнас понимает, что это правда, и готовится сделать последнюю отчаянную попытку.

— Позвони мне, как только она объявится. И сообщи, где она обретается. Это приказ, Эйкен. Понятно?

Карен смотрит ему прямо в глаза.

— Этого я обещать не могу. Если она сама не захочет.

Она не отводит взгляд и видит, как злость уходит, словно он не выдержал напряжения. Грудь опадает, буря эмоций стихает. Остается лишь бесконечная печаль. И она понимает, сейчас перед ней не начальник, а отец Сигрид.

— Обещать я могу только одно. Я никогда не скажу Сигрид о тебе ни единого дурного слова. Я слишком люблю ее, чтобы говорить гадости о ее отце.

Спустя две недели Элинор Эйкен выкатывает инвалидное кресло с дочерью из стеклянных дверей больницы. Карен хочет домой. После первой недели, когда она еще была одурманена болью и анальгетиками, тоска по дому росла день ото дня. Тоска по тому, чтобы самой решать, закрывать дверь или нет, принимать посетителей или нет. Самой решать, что и когда есть. И надо ли есть. Избавиться от запаха дезинфекции и звуков сирен скорой помощи. Спокойно поплакать.

А в первую очередь она тоскует по бокалу-другому вина и по сигарете.

Она бы предпочла быть в доме одна, но понимает, что не обойдется без помощи матери, по крайней мере на первых порах. И потому с удивлением, облегчением и разочарованием слышит сейчас, как мама непринужденно заявляет, что послезавтра улетает домой в Испанию.

— Харри звонит каждый день, спрашивает, когда я вернусь, — говорит она, толкая кресло к выходу. — Кстати, он передает тебе привет. Мы приедем в Лангевик, как только тебе станет лучше. А если не получится раньше, то на Рождество приедем обязательно.

Карен не знает, что сказать. Две недели она мечтала об этой минуте, но теперь, когда за стеклянными дверьми маячит реальность, ей хочется вернуться в защищенность.