Цвет твоей крови - Александр Александрович Бушков

(Кстати, мне где-то через месяц пришло в голову: тот дерганый старлей был парнем весьма своеобразным. Отобрал у меня все до единой бумажки, а пистолет оставил, даже когда всерьез собирался расстрелять на обочине, – хотя, по уму и по инструкции, первым делом следовало подозрительную личность как раз обезоружить…)

Однако сложилось так, что замполит через неделю погиб в стычке с немецкими парашютистами. Да и время было очень даже неподходящее для партсобраний с вдумчивыми пропесочиваниями. В конце концов новый замполит ограничился строгим выговором с занесением, и партбилет я получил новенький, так что не пришлось вступать в партию заново на общих основаниях. Вряд ли дело кончилось бы так благостно, окажись и вправду где-то в казенных бумагах «тормозящая запись».

(Да, а оба значка я так и не восстановил. Где бы было в той коловерти раздобыть новые, тем более «Конника»? Вдобавок, когда стало ясно, что никакого «развертывания главных сил» не дождаться, что война разворачивается всерьез и надолго, эти значки стали чуточку смешным воспоминанием счастливой довоенной жизни, вроде первой папиросы или первого поцелуя с одноклассницей. И значки мирного времени, как я уже говорил, быстро, без всякого циркуляра, пропали с гимнастерок…)

Наташка? Конечно, я ей написал, едва получив форму, назначение и личное оружие, в тот же вечер. И через несколько дней (полевая почта и в те шальные недели работала исправно) получил длиннющее сумбурное письмо, и с тех пор переписка не прерывалась. С ней все было в порядке, фронт до них не дошел (разве что несколько раз случались мелкие бомбежки, уже позже, в сорок втором, когда гитлеровцы прорвались к Волге, где и получили по зубам). Техникум работать не перестал, но Наташка устроилась вахтером на единственный в том городке полувоенный заводик – в тылу было голодно, а вахтерам давали рабочую карточку. Через месяц прислала новую фотографию – малость осунулась, конечно, щеки были не такие пухлые, – но, по моему глубокому убеждению, она от этого стала еще красивее, о чем я ей и отписал, убедительно попросив рассматривать это как искренний комплимент, а не попытку утешить перед лицом жизненных невзгод.

Большая война для меня кончилась в мае сорок четвертого. После того как наши войска ранней весной вышли к прежней границе Советского Союза, ее стали обустраивать, а кому заняться этим делом, как не довоенным погранцам? Так что меня, как многих, сняли с фронта, назначили помощником начальника заставы и направили туда почти, где я служил до войны.

Заставы не было – одни фундаменты и высоченный бурьян, в котором военные строители нашли три скелета, проржавевшие винтовки и покореженный «максим», явно накрытый прямым попаданием малокалиберного снаряда (скорее всего, от немецкой танковой пушки). Не было никаких документов, наверняка уволокли немцы, у них особые команды, шедшие следом за наступающими, собирали абсолютно все бумаги, имевшие хоть какое-то отношение к армии или погранвойскам. Так мы их и похоронили безымянными под троекратный винтовочный залп, написав на табличке скромного деревянного обелиска «Трое героев-пограничников»…

Вскоре ко мне приехала Наташка, и мы расписались. Первые три месяца жили в палатке, как все, – так что я потом в шутку звал нашего первенца Колька Палаткин.

Что еще? Я не зря употребил слово «большая» война. Война маленькая продолжалась еще несколько лет. В Польше долго шла чуть ли не натуральная гражданская война, краем захватившая и нас, – там была самым активным образом замешана всякая сволочь, сидевшая по лесам и на нашей стороне, и на польской. Так что порой приходилось жарковато, самой спокойной границей в то время, представьте себе, считалась китайская, а самой беспокойной, соответственно, наша, западная. От тех времен у меня остались четвертое ранение, пулевое навылет, Красная Звезда и польская военная медаль – за успешно проведенную с польскими коллегами совместную операцию.

С Галицким я никогда больше не встречался, и с Шушариным тоже. И никто никогда не возвращался ко второй части моего, извините за выражение, анабазиса. Быть может, Галицкий не вернулся с войны. Или, учитывая его целеустремленность, все же попытался однажды вернуться к той истории, но его начальство посчитало, что она не заслуживает трудов (или он сам махнул рукой). После грохотавшей почти четыре года огромной и жуткой войны странности моей истории показались незначительными и неинтересными. Как очень многое из событий июня сорок первого…

Глембовичи? Я наводил справки тогда же, в конце весны сорок четвертого. Как многие сотни белорусских деревень, Глембовичи летом сорок второго немцы сожгли дотла, и никто не слышал, чтобы кому-то из жителей удалось оттуда спастись. Очень надеюсь, Оксану Грайт все же забрал задолго до того, он явно дышал к ней неровно…

Сам я три года о своем вынужденном путешествии в мир, над которым кружили три луны, не вспоминал вообще – не до того было, изгладилось из памяти, оставив полустертые обрывки, как иногда бывает со снами, не обязательно плохими.

Потом только, когда жить стало чуточку спокойнее, иногда вспоминал безо всякого энтузиазма, с этаким вялым любопытством: чем же у них там все кончилось? Уверен, что ватаков, отрезанных от своего неведомого мира, в конце концов разнесли вдребезги с помощью нашего огнестрельного оружия, но как потом жилось победителям, вот вопрос…

Вполне можно допустить, что и сегодня, пока мы тут с вами беседуем, по улицам наших городов ходят люди с голубой кровью, неотличимые по внешнему виду, с вигенями под рубашками. И крепко сомневаюсь, что это ученые, одержимые страстью к познанию, – если такие и есть, то в подавляющем меньшинстве. Такие жесткие прагматики, как Грайт, в первую очередь думали бы о том, как унести из нашего мира технические новинки, способные им пригодиться. Кое-какой опыт уже имелся к тому моменту, как я попал туда. Так что очень даже возможно: сейчас где-нибудь в Женеве спокойный, несуетливый человек на конвертируемую валюту (полученную за принесенное из своего мира золото) покупает у «черных» торговцев оружием партию компактных автоматов, а то и гранатометов – никакой хитрой электроники в них нет, сметливого человека из того мира научить обращаться с ним не труднее, чем рязанского или орлеанского зеленого новобранца…

Вот, кстати, о голубой крови. Опять-таки ничего мистического или невероятного. Сплошная наука. Я еще до войны читал в каком-то научно-популярном журнале, что у земных спрутов и осьминогов кровь тоже голубая, – а лет через десять после войны наткнулся и на уточнения, отчего так происходит. Голубая кровь оттого, что в ней повышенное содержание ионов меди. Красная –