Страж южного рубежа - Александр Забусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Монзырев заговорил медленно, словно взвешивая каждое сказанное слово:
— На Руси есть древний обычай, озвучить его просто. Кровь за кровь. Крови пролито много. Поставьте юнца на ноги, — обратился к двум воям, стоявшим у того за спиной. — Подойди ко мне.
Отрок шагнул к грозному русу, в голубых глазах его читалась отрешенность, он мысленно готов был разделить участь, погибшего хирда. Толик вытащил из ножен меч, медленно протянул его парню.
— Убей татей пришедших к нам в городище и мы будем считать тебя одним из нас. Будешь воем в моей дружине.
У стоявшего рядом боярина Вадима, от удивления округлились глаза. Ни минуты не сомневаясь, парень озвучил ответ одним словом:
— Нет!
Стараясь угадать, чем все закончится, кривичи, затаив дыхание, ждали, что будет дальше. На лице их боярина промелькнула улыбка.
— Хорошего парня воспитал, нурман, — обратился он к вождю викингов. — На Руси есть и другой древний обычай: жизнь за жизнь.
Обернувшись к селянам, спросил:
— Что скажете, родовичи?
По собравшейся толпе пробежал вздох облегчения. Сработал менталитет русов, на едином выдохе прозвучало:
— Жизнь!
— Пусть будет так: жизнь за жизнь! — провозгласил Монзырев. Оглядев селян, произнес громко. — Теперь он один из нас, он будет воспитываться, как русич и никто из нас ни в чем отныне его не упрекнет. Вы правильно решили, жестокость порождает неверность, а разумная доброта — благодарность. Горбыль, забирай Эйрика, это теперь твоя головная боль, это теперь твой воспитанник.
Повернувшись к викингам, услышал от их вождя:
— Спасибо.
Даже не обратив на него внимания, распорядился:
— Остальных в поруб, к кату.
Развернувшись, он молча пошагал к терему, хотелось только одного, остаться поскорее одному.
— Боярин, — подбежал к Монзыреву Боривой. — Боярин, ты прости меня. Крада построена, пора отправлять родовичей в Ирий.
— Вестимира на краду положили?
— Да, всех. Нет только нашей боярыни, — отвел виновато взгляд в сторону.
Будто в тумане, свершив усилие над собой, Толик сам провел процедуру прощания с погибшими. Он не стал поднимать покрывало с лица волхва, желая, чтобы в памяти его друг остался только живым. На тризну не остался и, сидя в потемках, в своей комнате, в одиночку прикладывался к спиртному. Пустив пьяную слезу, припомнилась Галина в день их свадьбы, такая красивая и желанная, она будто плыла над дорогой, и в облике ее было величие, глаза смотрели только на него, ставшего ей мужем с благословления богов, а в глазах ее лучилось счастье. Она не замечала людей, приветствующих боярскую чету, не замечала атмосферу праздника, витавшего повсюду, растворилась в помыслах о нем.
С мыслями и воспоминаниями о ней, Монзырев забылся беспокойным пьяным сном.
На третий день, после возвращение в городище, майор открыл проход и распрощался с боярином курским. Переправил и его самого, и его воинов в обратном направлении, в северянское селище Рыбное. Только управился с этим, как с воротной башни южных ворот оповестили:
— Сотник Андрей со своими воями обратно возвертается.
В сопровождении Горбыля и Мишки, Монзырев вышел навстречу, остановившись, ожидая за пределом воротной черты. Издали углядев начальство, Андрюха от души приложился пятками к бокам своего коня и на рысях подлетел к ожидавшим друзьям, старавшимся издали разглядеть повозку, сопровождаемую воинами.
— Что, Николаич, жену двухсотым грузом встречаешь? — оскалился он в улыбке. — Можешь не ожидать, не дождешься.
— Не нашел? — хрипло выдавил Монзырев.
— Нашли. Живая она.
— Как?! — голос сел сразу, предательски все горло превратилось в рулон наждачной бумаги.
— А, так, живая. Контузил ее ударом скандинав, течением отнесло, воды наглоталась, сотрясение мозга конечно, а все ж жива. Ты…
Монзырев не стал дальше слушать, побежал навстречу повозке, следом за ним топотали Сашка и Мишаня. Подбежав к остановившейся телеге, наклонился над той, которую любил больше всего. Вгляделся в бледное лицо жены, лежавшей с закрытыми глазами, укутанной одеялом. Голова ее была перевязана небеленой холстиной, а в районе виска проступило пятно подсохшей крови. Если бы удар пришелся чуть ниже, выжить женщина уже б не смогла. Выдохнул одно слово:
— Жива.
— Да, я же говорю, что жива, — перекликнулся, не слезая с седла, подъехавший Андрей.
— Поехали в терем, чего здесь-то стоять. Да, и бабку, велите чтоб бабку Павлину привезли!
— Да-да, — как в прострации повторял он, пеше двигаясь рядом с телегой, потом, будто вспомнил, распорядился. — Андрей, немедленно шли бойца к бабке Павле. Слышишь? Немедленно.
Кивнув, Андрюха приказал ехавшему за ним воину:
— Дежень, скачи мухой за ведуньей, передашь, боярин велел прибыть, ну, и обскажешь, что спросит. Уразумел?
— Слухаюсь, сотник. Ленку везти?
— А, как бабка скажет.
Уже вечером, отрешившись от дел, сидя в своей комнате, Сашка с Андреем распили кувшин сорокаградусного продукта.
— Слухай, Андрюха, курить-то как охота. Казалось, год как бросил, а как выпью — вкус сигареты вспоминаю.
— Ты, думаешь один такой? Я вот тоже маюсь.
— Ладно, наливай. Давай за Николаича по единой выпьем. Повезло мужику, бабка говорит, Галка через неделю оклемается.
— Давай.
Чокнулись, выпили. Закусили нехитрой закусью.
— Повезло мне, Сашка. Где б ни служил. Всюду с классными мужиками жизнь сводила. Там, с Семибратовым и Андрюхой Плотниковым, здесь с Монзыревым и с тобой. Я, кстати заметил, Толик с Семибратовым чем-то схожи, не внешне — нет. Нутро у них одинаковое, как у близнецов. С виду интеллигенты рафинированные, лощеные, на лоб хоть печать ставь — офицер.
— А, остальные, что не офицеры.
— Офицеры, конечно, не спорю. Только…
— Что?
— Да, я как-то по-пьяни Семибратову свои мысли вслух высказал, просчитал я его, понимаешь. То, что он частично под маску прячет, просчитал. Вы, говорю ему, Сергей Владимирович, как белый офицер, стараетесь честь не уронить, голос не повысить, разговариваете без матов и не любите, чтоб ненормативную лексику в вашем присутствии употребляли, а поставь вас в раковое положение, в заваруху внутреннюю или внешнюю — стреляли б и вешали, как при генерале Корнилове.
— А, он, что?
— Промолчал, значит я угадал правильно. Вот и Монзырев такой же.
— Андрюха, — разливая водку, произнес Сашка. — Давай по последней и в люлю. Всех нас, если раком поставить, жизнь на многое заставит смотреть по-другому. И мы с тобой в том пример. Что нас ожидает завтра за этой дверью, одному богу известно. Но одно знаю, скучно не будет.