Дом дервиша - Йен Макдональд

На фоне зеленого поля, синего неба, мозаики ярко одетых фанатов слова кажутся невероятными. Айше. Арестована. Они не сочетаются друг с другом и с реальностью, в которой мужики в коротких шортах пинают мяч по зеленой траве.

— Тебя… что? — переспросил Аднан.

— Арестовали. Меня держат в Бибирдиреке. Это глупо, они поймут, что ошиблись, и выпустят меня.

Он чуть было не спросил, кто тебя арестовал, за что, в чем тебя обвиняют. Но он не один в толпе. «Галатасарай» атакуют на его же половине поля, мяч передают Айколу, который видит зазор перед собой и бежит практически через половину поля. В толпе гул. Аднан говорит:

— Я еду. Найду адвоката. Он приедет к тому моменту, как я туда доберусь.

Кадир улавливает нити разговора, качающиеся, словно паутинки. Он наклоняется и одними губами спрашивает: что? Айше, отвечает Аднан и, не дожидаясь следующего вопроса, начинает протискиваться к лестнице, болельщики хмурятся, ругаются и тянут шеи, чтобы увидеть происходящее на поле. Он единственный, кто движется против шерсти в этой восьмидесятитысячной толпе фанатов Джимбома. Когда он рысцой бежит по бетонным ступенькам, пахнущим мочой и свежей краской, то слышит, как за его спиной взрывается Аслантепе. Гол «Галатасарая»! На проспекте Джендере Аднан вызывает свою машину. Он бросит ее у полицейского участка и отправит искать парковочное место или пусть просто наматывает круги, пока не понадобится ему снова. На подходе к дороге, ища глазами «ауди» без водителя, которая спешит к нему в потоке машин, Аднан внезапно понимает, что в первую очередь показалось ему несуразным. Тот краеугольный камень, который удерживает всю эту арку невероятности. Он всегда считал, что из них двоих скорее арестуют его, но уж никак не жену.

Золото и серебро. Купола с отслоившейся штукатуркой. Улицы с желтыми крышами, которые отказываются просто бежать вперед, каждый перекресток открывает новые переулки и аллеи, и они непредсказуемо спускаются между узкими лавочками и киосками, прежде чем вывести к площади, обрамленной куполами, или к крытому рынку-бедестен. Турецкие флаги всех возможных конфигураций. Красный и белый, полумесяц и звезда. Здесь нет места для звездной тиары Евросоюза. Маленькие выкрашенные краской указатели показывают путь к крошечной мечети, к которой ведет спиральная лестница. Мужчины торопливо везут нагруженные доверху тележки по мощеным улицам. Вода брызгает на плитку фонтана. Все маленькое, тесное, плотно прижатое одно к другому. Покупатели слишком велики для крошечных лотков и перегружены покупками. Свечение неоновых вывесок не меняется ни днем ни ночью. Гранд-базар живет по собственному времени, и это время не измеряется ни часами, ни календарями.

Асо движется по Гранд-базару с помощью навигатора в цептепе. Яшар созванивается с адвокатами и бухгалтерами, занимается таблицами, так что Асо делегирован вместе с Лейлой на поиски сокровища в сердце лабиринта. Лейла понимает, что одна потерялась бы через минуту. Что-нибудь блеснет, отвлечет ее внимание — и она пропала. В этом, как говорят здешние торговцы, весь фокус. Когда разум перестает искать, тогда и случаются подлинные открытия.

Вот вам пример открытия: вы входите в один и тот же маленький бедестен с разных концов и каждый раз думаете, что это разные площади. Спотыкаетесь о странную маленькую деревянную стойку для продажи кофе, здание внутри здания, и понимаете, что никогда не сможете отыскать это место снова. Один шаг уведет вас от толчеи улиц, на которых вас так и норовят обворовать, на маленькую темную улочку, где у ржавой обувной колодки сидит одинокий сапожник, и вы задумываетесь, продал ли он хоть что-то в этом веке или в прошлом.

Лейле Гранд-базар не понравился с первого посещения. Кругом дерьмо, подделки и завышенные цены, все сложено в кучу, все пихают товар вам в лицо, но Лейла видит линию, прочерченную от базара Джапалли через «Хазине» и Нанобазар к ней. Все постоянно настойчиво предлагают свой товар. И она не отличается от этих троглодитов, спрятавшихся за стенами из товара. Торговля — наше все.

— Асо.

Он бредет за светящейся стрелкой навигационной системы цептепа у него на глазу.

— Вопрос прозвучит глупо. Я могу продавать преобразователь Бесарани — Джейлана всем и каждому, могу рассказать о его функциях, свойствах и преимуществах, могу заверить, что это новая нанореволюция, и ничто уже не будет прежним, я могу говорить, что это будущее, которое начнется сегодня, но я не вижу этого будущего. Я вижу странные графики ДНК, но не могу связать их с собой, с людьми. У вас же есть такая штука, как мысленный эксперимент. Вот тебе мысленный эксперимент — что я увижу здесь через пятьдесят лет?

— Один вопрос — почему здесь?

— Потому что мне кажется, что это место самое консервативное и больше других противится переменам. Такое впечатление, что его нанотехнологическая революция завоюет в последнюю очередь.

Асо отвечает ей странной, одновременно милой и уродливой улыбкой и кивком головы, следуя за одному ему видимым светом.

— Ну, это место будет выглядеть почти так же. Те же чайные лавочки и антикварные магазинчики, все так же будут торговать рахат-лукумом. Аутентичность на высшем уровне. Не будут торговать всякой бытовой техникой и электроникой. Это все вы сможете смонтировать дома, ну, кроме таких махин, как автомобили, которые станут собирать на специальных заводах. А так у всех дома появятся фабрикаторы, нечто наподобие трехмерного принтера, только куда более навороченные. Электроника и биология будут все больше и больше сближаться. Мы станем «печатать» вещи из протеинов и живого пластика. Когда ты устанешь от этого пиджака или захочешь новые туфли, ты просто позволишь старым умереть. Фабрикатор переработает их. Все будет решать дизайнер. Когда товары дешевые, люди платят за бренды. Сними лейбл «Донна Каран» с футболки, и она превратится в хлопчатобумажный прямоугольник стоимостью два евро. Статус будет измеряться не вещами, а стилем. Дизайнеры станут такими же популярными, как сейчас футболисты. У них будут целые фан-клубы. Вот поэтому я только что говорил про аутентичность. Все, что не произведено на фабрикаторе, будет подлинным, с очевидным происхождением — вот эти вещи и превратятся в ценность. Люди будут платить за аутентичность, люди будут платить за опыт. Хорошая чашка кофе будет стоить дороже цептепа, поскольку цептеп ты сможешь сделать дома на фабрикаторе, да и вообще цептепы тогда уже отомрут. А вот вкусный кофе — это искусство.

Жизнь Гранд-базара течет вокруг Лейлы и Асо. Лейла пытается наложить картины Асо на лица вокруг: на симпатичного паренька, который сидит рядом с коврами-килим, которыми торгует его отец, старика с желтыми зубами у прилавка с безделушками, на двух немецких туристов, на спешащую куда-то женщину, закутанную в хиджаб.

— Все станет роскошным, восхитительным, головокружительным. Это будет эра стиля и цвета. Люди вспомнят, как одевались османцы, снова войдут в моду халаты и тюрбаны. Возможно, нас будут окружать облака свободно парящих микроботов, способные принимать любую форму, какую мы пожелаем, как джинн. Никто не будет носить очки. Каким бы плохим ни было ваше зрение, его тут же скорректируют изнутри, это как автофокус на камере. И никаких наличных денег, средства будут списываться по мановению руки, по морганию глаз или просто силой мысли. Станет тише, чем сейчас, поскольку зачастую общение будет происходить напрямую, опять же на уровне разума. Голоса оставят для публичных выступлений или для представлений. Мы будем обладать двумя способами речи, точно так же, как в некоторых языках есть два стиля общения, формальный и интимный. Устная речь — нечто наподобие радиовещания, когда вас слышат все в пределах слышимости. Прямая речь станет интимной, сюда придется приглашать, и ее услышат лишь те, к кому вы обратитесь. Можно будет рассказывать секреты при помощи прямой речи. Находясь в переполненной комнате, вы сможете вести разговор, который никому не удастся подслушать. Станет возможно разговаривать с кем-то в другой точке планеты, ведь прямая речь не ограничена расстоянием. Наступит эпоха сплетен, интриг и маленьких заговоров.