С царем и без царя - Владимир Николаевич Воейков

для эвакуации русских, лица, которым были отведены места на захваченных транспортах, бросились на немногие пароходы, оставшиеся в распоряжении русских властей и осажденные многотысячной толпой в ожидании погрузки. На этих пароходах не хватило места даже для госпиталей, переполненных ранеными и больными офицерами, которым пришлось остаться в Одессе и стать жертвами большевистской расправы. Кадетский корпус пошел с преподавательским персоналом походным порядком и по дороге был обстрелян румынской артиллерией, причем несколько детей было ранено и контужено. Не нашедшие себе места на пароходах кинулись на западные окраины города для соединения с обозами и частями, отступавшими походным порядком. Эти беженцы брели как тени — голодные, измученные, бросаясь на попадавшийся снег, чтобы утолить жажду; по ночам же многие или замерзали, или попадали в руки большевиков.

21

Приезд в Бухарест

В Галаце пришлось провести целый день, так как единственный поезд на Бухарест уходил утром, а пароход прибыл через час после его ухода. На следующее утро я, как лицо свиты великой княгини, был приглашен ехать в специальном вагоне, в котором и доехал до Бухареста, где княгине устроена была встреча представителями русской колонии. Со станции я направился в гостиницу, в которой был очень любезно принят до момента предъявления паспорта. Как только портье увидел русский паспорт, тон его из любезного сделался весьма резким и он заявил, что завтра в 9 часов утра мне надлежит явиться в полицейский участок, так как без особой визы полиции я права жить в гостинице не имею.

На следующее утро, когда я явился в участок, принявший меня чиновник выразил удивление по поводу того, что я пришел сам, так как, по его словам, было бы совершенно достаточно прислать паспорт с портье. В то же время я случайно услыхал, как другой чиновник кому-то по телефону сообщал список приезжих, причем несколько раз называлась моя фамилия. Это навело меня на размышления. Предполагая, что префект полиции был тот же самый, с которым я познакомился в Констанце в 1914 году, я отправился в префектуру, где был принят совершенно незнакомым господином, оказавшимся заместителем старого префекта. Он мне объяснил, что я должен явиться в особое бюро для иностранцев. Встречен я был начальником этого бюро весьма грубо: не дав себе труда повернуть голову, он протянул руку за паспортом и, прочитав в нем, что я — генерал, бросил его мне со словами, что военные должны являться к коменданту. Возмущенный таким невежливым обращением, я в не менее резкой форме попросил его указать мне точно, что именно я должен делать, на что представитель румынской власти, не отвечая на мой вопрос, нажал кнопку звонка и отдал вошедшему городовому в коричневом пальто какие-то приказания на румынском языке. Городовой предложил мне за ним следовать. Не понимая ни слова ни на одном языке, кроме румынского, он молча довел меня до большого здания, ввел в коридор, предложил сесть на скамейку, а сам вошел в какую-то комнату, в которую через некоторое время пригласил знаком и меня.

В комнате я застал пять офицеров. Ко мне подошел юный воин, на вид не старше двадцати лет, который, скрестив на груди руки, стал производить мне допрос, объяснив, что, так как они всех русских военных из Румынии высылают, он должен иметь для внесения меня в список точные сведения. В этот самый момент в комнату вошел единственный из знакомых мне офицеров румынской армии, бывший адъютант генерала Коан-да, командированного во время войны королем румынским на Ставку в качестве военного агента при государе. Он меня сразу узнал и был немало удивлен, увидев в такой обстановке. Я его попросил как старого знакомого дать обо мне необходимые сведения его товарищам. Первым делом, он накричал на них по-румынски, а затем предложил мне сесть.

Когда формальности, заключавшиеся в заполнении маленького бланка с четырьмя или пятью вопросами были выполнены, капитан сказал мне, что все кончено и я свободен, на что я ему возразил, что нахожусь под конвоем какого-то коричневого господина, ожидающего меня у двери. Капитан предложил во избежание недоразумений сам проводить меня до бюро иностранцев. Городовому он велел следовать за нами. На этот раз чиновник иностранного бюро предложил мне сесть, курить, а сам под мою диктовку заполнил опросный лист.

Через несколько минут я от него получил паспорт на свободное проживание по всей Румынии в течение пяти лет с одним условием — в случае выезда из королевства поставить об этом в известность полицию.

22

Препятствия к выезду из Румынии

Оставаться в Бухаресте не имело для меня смысла, так как конечной целью путешествия была Финляндия, в которой я рассчитывал установить сношения с семьей.

Заручившись рекомендацией бывшего русского посланника в Бухаресте, продолжавшего занимать помещение посольства и сохранившего хорошие отношения с королевской семьей и румынскими властями, я направился к французскому посланнику графу Сент-Олеру, чтобы в третий раз возбудить ходатайство о французской визе, дававшей возможность свободно передвигаться по Европе.

Встретив французского офицера, я обратился к нему с просьбою указать мне дорогу во французское посольство; он предложил мне идти с ним вместе, так как он шел туда же. В завязавшемся между нами дорогой разговоре офицер (как оказалось, генерального штаба) не постеснялся высказать взгляд французов на то, что им дорого обошлось предательство императрицы Александры Федоровны. Разубедить его словами мне не удалось, ибо пропаганда против императрицы в то время еще никакими документальными данными опровергнута не была. Единственное, что мне оставалось спросить его, почему из двух коронованных особ одного и того же происхождения русская императрица, по их мнению, предала Антанту, а королева бельгийская была по отношению к ней вполне лояльна? Вопрос мой остался без ответа.

Граф Сент-Олер, приняв меня внешне вежливо, на мою просьбу о визе дал тот же ответ, какой я получил и в Крыму: что по этому поводу будет в Париж послан запрос; а через несколько дней мне было сообщено, что французское правительство не находит возможным разрешить мой приезд во Францию. Мне показалось странным, что Франция, считавшая меня в 1914 году достойным награждения орденом большого креста «Почетного легиона», в 1919 году не находила возможным даже впустить меня в свои пределы. Пришлось искать выхода из