Моя кузина Рейчел (сборник) - Дафна дю Морье

class="p1">Чего-то явно недоставало. Какого-нибудь постскриптума на клочке бумаги, который она положила между другими листами. Я поискал еще раз, но не нашел ничего, кроме тонкого бумажного пакета. Я схватил его и сорвал обертку. На сей раз это было не письмо, не список трав или растений. Это был карандашный портрет Эмброза. Подпись в углу была неразборчива, но я предположил, что рисовал кто-то из его итальянских друзей, поскольку под инициалами автора было выведено: «Флоренция», а еще ниже — дата: июнь года смерти Эмброза. Я во все глаза смотрел на рисунок, отдавая себе отчет в том, что передо мной последнее изображение Эмброза. За то время, что его не было дома, он очень постарел. Вокруг рта и в уголках глаз лежали морщины. Сами глаза смотрели затравленно, словно у его плеча стояла чья-то тень и он боялся оглянуться.

На лице было выражение потерянности и одиночества. Казалось, он знает про уготованное ему несчастье. Глаза просили любви, но в то же время молили о жалости. Под рисунком рукой самого Эмброза была выведена какая-то фраза по-итальянски. «Рейчел. Non rammentare che le ore felici. Эмброз». Я протянул рисунок Луизе.

— И больше ничего, — сказал я. — Что это значит?

Она прочла надпись вслух и ненадолго задумалась.

— «Запомни лишь счастливые часы», — медленно проговорила она и вернула мне рисунок вместе с письмом Райнальди. — Она не показывала его тебе раньше? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

Мы молча смотрели друг на друга. Вскоре Луиза заговорила:

— Как по-твоему, могли мы составить о ней не правильное мнение? Я говорю про ад. Ты же сам видишь, что доказательства нет.

Я положил рисунок и письмо в бюро.

— Если нет доказательств, — сказала Луиза, — ты не имеешь права выносить ей приговор. Возможно, она невиновна. Возможно, виновна. Ты не в силах что-либо предпринять. Если она невиновна, а ты обвинишь ее, то никогда себе этого не простишь. Тогда ты сам окажешься виновным, а вовсе не она.

Уйдем из этой комнаты и спустимся в гостиную. Я жалею, что мы трогали ее вещи.

Я стоял у открытого окна будуара, вглядываясь в дальний конец лужайки.

— Ты увидел ее? — спросила Луиза.

— Нет, — сказал я, — она ушла почти полчаса назад и до сих пор не вернулась.

Луиза пересекла комнату и встала радом со мной. Она заглянула мне в лицо.

— Почему у тебя такой странный голос? — спросила она. — Почему ты не сводишь глаз с лестницы, которая ведет к дорожке с террасами? Что-нибудь случилось?

Я слегка оттолкнул ее и пошел к двери.

— Ты знаешь колокольную веревку на площадке под башней? — спросил я.

— Ту, которой пользуются в полдень, чтобы созвать слуг на обед? А теперь ступай и дерни ее изо всех сил.

Луиза в замешательстве взглянула на меня.

— Зачем? — спросила она.

— Потому что сегодня воскресенье, — сказал я, — и в доме либо спят, либо вообще никого нет, а мне может понадобиться помощь.

— Помощь? — повторила Луиза.

— Да, — сказал я. — Возможно, случилось несчастье… с Рейчел…

Луиза пристально посмотрела на меня. Ее глаза, серые, искренние, изучали мое лицо.

— Что ты наделал? — спросила она, и ее предчувствия превратились в уверенность.

Я повернулся и вышел из комнаты.

Я бросился вниз по лестнице, пробежал через лужайку и взлетел на тропу, ведущую к дорожке с террасами. Рейчел нигде не было.

Над нижним садом, радом с грудой камней, извести и штабелем бревен, стояли две собаки. Одна, та, что помоложе, пошла мне навстречу. Вторая осталась на месте, около кучи извести. На песке, на строительном растворе я увидел ее следы, увидел раскрытый зонтик, опрокинутый на одну сторону. Вдруг со стороны дома донесся удар колокола. Удар следовал за ударом. День был тих и безветрен, колокольный звон летел через поля, спускался к морю, и люди, удившие в бухте рыбу, наверное, услышали его.

Я подошел к краю стены над нижним садом и увидел то место, где рабочие начали строить мост. Часть моста еще висела над обрывом, напоминая жуткую, фантастическую винтовую лестницу. Остальное обрушилось в бездну.

Я спустился туда, где среди камней и досок лежала она. Я взял в руки ее ладони. Они были холодными.

— Рейчел, — позвал я, и еще раз:

— Рейчел…

Наверху залаяли собаки, еще громче ударил колокол. Она открыла глаза и посмотрела на меня. С болью. Потом с замешательством, и наконец, как мне показалось, она узнала меня. Но и тогда я ошибся. Она назвала меня Эмброзом.

Я не выпускал ее ладони, пока она не умерла.

В старину преступников вешали на перепутье Четырех Дорог. Но это было давно.

Монте Верита

Уже потом они говорили мне, что никого там не нашли, ни живых, ни мертвых, вообще никаких следов. Обезумев от ярости, а скорее всего от страха, они наконец прорвались за эти запретные стены, бессчетные годы для них неприступные и зловещие, и были встречены гробовой тишиной. Сбитые с толку, разочарованные, испуганные, жители долины при виде пустых келий и безлюдья двора дали выход накопившейся злобе, прибегнув, как многие и многие поколения крестьян до них, к самому простому, испытанному средству — спалить дотла и разорить.

Мне кажется, это была естественная реакция на нечто непостижимое. И только спустя какое-то время, когда гнев отбушевал, они осознали всю тщетность и бессмысленность содеянного. Глядя на почерневшие дымящиеся стены на фоне усыпанного звездами холодного предрассветного неба, они поняли, что в конце концов их провели.

Сразу же, конечно, несколько отрядов было отправлено на поиски. Самые умелые скалолазы, которые не убоялись отвесной вершины горы, прочесали весь кряж, с севера на юг и с запада на восток, но все напрасно.

И на этом кончается мой рассказ. Это все, что мне довелось узнать.

Два деревенских парня помогли мне перенести тело Виктора в долину, где он и был похоронен у подножия Монте Верита. Сознаюсь, я завидовал ему, упокоенному там навеки. По крайней мере он не расстался со своей призрачной мечтой.

Я же вернулся к прежней жизни. Второй раз на нашем веку война перетряхнула мир. И сегодня, накануне моего семидесятилетия, у меня сохранилось мало иллюзий. Однако я часто думаю о Монте Верита и все ищу ответа на вопрос — какой же должна быть окончательная разгадка.

У меня есть три гипотезы, но вполне может быть, что ни одна из них не верна.

Первая и самая невероятная состоит в том, что Виктор был прав, продолжая упорно верить в то, будто обитатели Монте Верита достигли какой-то необычайной