Вид с дешевых мест - Нил Гейман

– Лу Рид? – переспросила редактор, навострив уши. – У него в следующем месяце как раз Европа. Но мы уже думали попросить Мартина Эймиса[104] поговорить с ним.

Я, однако, вызвался сам, а Мартин Эймис – как раз нет; где-то закрутились колесики… или по крайней мере, кто-то кому-то позвонил.

Через месяц приехала книга.

«Между мыслью и выражением: избранные тексты песен Лу Рида». Девяносто текстов, два стихотворения и два интервью. Одно с Вацлавом Гавелом, драматургом, писателем и по совместительству президентом Чехословакии, а второе – с Хьюбертом Селби, автором «Последнего поворота в Бруклин».

К некоторым песням прилагались маленькие комментарии курсивом в самом низу страницы. Местами они проясняли дело, но по большей части просто раздражали.

Так по поводу Kicks (песни о том, как убийство развеивает скуку почище любого секса) сообщалось: «Некоторые из моих друзей были преступниками»; а Home of the Brave сопровождала следующая аннотация: «В колледже мой сосед по комнате и друг Линкольн пытался покончить с собой, прыгнув на рельсы перед поездом. Он выжил, но лишился руки и ноги. После этого он попытался заделаться стендап-комиком… Много лет спустя его нашли умершим от голода в запертой квартире».

4

Как-то я зашел в местный «Вулворт» – в ближайшем к нам скучном английском городке: в нем даже музыкального магазина нет, один «Вулворт» – и это уже большая победа по сравнению с тем, что творилось еще несколько лет назад, когда за обладание компакт-диском вас в Акфилде могли запросто сжечь на костре. Короче, я пришел в «Вулворт» искать Magic and Loss, не особо надеясь, что он у них есть. Я прочесал весь стеллаж, но там был только один экземпляр Sally Can’t Dance, да и тот с трещиной во всю длину пластиковой коробки.

Я спросил продавца, и тот ткнул пальцем в стенд с чартами. Лу Рид в первой десятке Соединенного Королевства? Что, правда?

В тот миг я услышал, как Земля поворачивается на своих исполинских петлях, как звезды сползаются в новые созвездия – но кто я такой чтобы спорить? Что ж, – подумал я про себя, – теперь осталось только выпустить «Аристу»[105] на CD.

Я уже десять лет как не мог послушать свой испорченный Rock and Roll Heart на виниле.

5

В первый раз я увидел Лу Рида вживую, когда мне уже почти стукнуло шестнадцать. Он играл в «Новой Виктории», переоборудованном лондонском театре, который через пару месяцев вообще закрылся. Он еще все время останавливался, чтобы подстроить гитару. Зал вопил, улюлюкал и орал: «Героин!». В какой-то момент Лу наклонился к микрофону и сказал нам:

– Заткнитесь уже, мать вашу. Я тут гребаную тональность поймать пытаюсь.

Под конец концерта он сообщил, что мы поганая аудитория и бисов не заслуживаем – и действительно больше не вышел.

Вот это, решил я, и есть настоящая звезда рок-н-ролла.

6

Три недели ушло на переговоры с Даблъю-И-Эй, его звукозаписывающей компанией. Интервью состоится. Интервью не состоится. Нет, может, все-таки состоится. Оно будет по телефону. Нет, никаких телефонов. Мне придется лететь в Стокгольм. Ой, нет, в Мюнхен.

Первым делом учишься тому, что всегда нужно ждать.

Где-то посреди процесса я, по просьбе Лу, притащил Салли (пресс-атташе Даблъю-И-Эй) кучу своих книги и комиксов – на правах верительных грамот. Она вроде как впечатлилась, так что я решил не упоминать, что мог бы быть Мартином Эймисом.

В три часа ночи, щелкая каналами, я набрел на видео луридовской What’s Good (европейское Эм-Ти-Ви – единственный на свете канал хуже американского Эм-Ти-Ви). Визуально оно было потрясающее: прямо Мэтт Махурин, только в цвете. Я поинтересовался у Салли, кто делал клип, но она оказалась не в курсе.

Дни шли, дедлайн неуклонно приближался, а мы все ждали Слова. Мне, наверное, все-таки придется лететь в Мюнхен. Даже почти наверняка – в Мюнхен.

В Мюнхене я еще никогда не бывал. И никогда не встречал Лу Рида.

Пятница, полшестого; я не лечу ни в какой Мюнхен, интервью отменено. Совсем. С концами. Капут.

Я слег на все выходные.

7

Мне было пятнадцать; я сидел в рисовальном классе в школе и слушал Transformer. Тут пришел мой друг, Марк Грегори: они с группой делали кавер Perfect Day, но луридовского оригинала он никогда не слышал. Я поставил ему запись. С минуту он слушал, потом повернулся ко мне с выражением озадаченным и нервным.

– Он же фальшивит.

– Не может он фальшивить, – решительно сказал я. – Это же его песня.

Марк недовольно ретировался, а я до сих пор уверен, что был прав.

8

Утро понедельника: после того, как мы уже со всем покончили, интервью, кажется, снова решило состояться. Ну, может быть.

В понедельник вечером я сидел в офисе в центральном Лондоне с больным горлом, телефонным микрофоном и чьим-то чужим плеером, ожидая гипотетического звонка из концертного зала откуда-то с просторов Европы.

Владелец плеера, сам музыкальный журналист, подошел показать мне, как нажимать кнопку «запись».

– Разговаривать с Лу по телефону уж всяко лучше, чем лично. Думаю, его греет мысль, что он может в любой момент просто бросить трубку, – сказал он мне, явно намереваясь подбодрить.

Я всегда ненавидел телефонные интервью, и подбодрить меня тут категорически невозможно, ничем.

9

Так, давайте выложим карты на стол. Там, где речь идет о Лу Риде, мне отказывает всякое критическое мышление. Я люблю вообще все, что он когда-либо делал (хорошо: кроме Disco Mystic на первой стороне The Bells). Мне даже Metal Machine Music нравится – иногда. А это четыре стороны аудиопомех на такой частоте, от которой животные с чувствительным слухом скидываются со скал, а толпы впадают в слепую безрассудную панику.

10

Семь тридцать. Телефон наконец звонит, это Сильвия Рид. В восемь Лу нужно быть на сцене. Окей? Да никаких проблем.

Пауза.

И вот он, голос Лу Рида – угольно-серый, отстраненный, сухой.

11

Как вы решали, какие тексты вставлять в книгу?

У меня всегда был такой подход, что тексты должны сначала встать на собственные ноги и лишь потом жениться с музыкой. Я просто взял список песен и выбрал те, что были лучше всех сами по себе. Если у меня и оставались еще какие-то вопросы на этот счет, тут все стало ясно.

Другое дело понять, как оно все ложится в канву книги. Там есть определенная повествовательная линия, тянущаяся через три десятка лет, так что важно, что за чем идет и какой смысл получается вместе – на первый план вылезают разные сквозные темы, которых ты раньше не осознавал.