Дверь на двушку - Дмитрий Емец

Ул перевел дух. Торжества он почему-то не ощущал. Напротив, ему пришло в голову, что они и дошли-то сюда лишь благодаря растворенному. Если бы тот не гнал их, желая прикончить, они бы на секундочку прилегли отдохнуть и… чудо былиин, не встали бы уже. Получается, этот ненавидящий их эльб, сам того не желая, продвинул их к живительному озеру в скалах.

Яра уже стояла на берегу и взволнованно оглядывала сына, проверяя, все ли с ним хорошо. Ул опять плюхнулся животом в воду и окунул в нее лицо. В воде было не так жарко, хотя порой начинало казаться, что и его постигнет судьба растворенного.

– Ну, как Илья? – крикнул Ул, высовывая из воды голову.

– Нормально. Даже не плачет. Моргает.

Ул вылез из воды и приблизился к ним, чтобы посмотреть. Увидел, как Илья коснулся ручкой застежки «кенгуру» и, отдернув ее, начал кукситься. Ротик его стал возмущенным, глаза распахнулись. Это было то мгновение перед детскими слезами, когда человечек вбирает в себя воздух, заряжаясь для долгого возмущенного крика.

– Обжегся! Быстрее вытаскивай его из «кенгуру»! – велел Ул и, дуя на пальцы, стал высвобождать ребенка.

Застежка «кенгуру» плакала пластиковыми слезами. Ткань тоже коробилась. Она была натуральной, но, видно, в краске и в прошивавших ее нитках имелись примеси. Сейчас все это начинало разогреваться и пузыриться. Скорее всего, «кенгуру» «поплыло» почти сразу, как они попали в Межгрядье, теперь же, намокнув в воде, быстро разрушалось.

Передав ребенка Улу, Яра освободилась от «кенгуру» и бросила его на камни. Вокруг «кенгуру» с любопытством шмыгали крошечные деревца, похожие на паучков. Другие деревья, неохватные, морщинистые, с наклоненными к воде ветвями, сомкнутым строем окружали озеро. На ветвях у них было нечто вроде тополиного пуха. На глазах у Яры ветер подхватил несколько пушинок и опустил их на камни. Вначале прокатил их, бесцеремонно кувыркая, несколько даже сбросил в воду, но пушинки цеплялись за камни, а потом вдруг стали разбегаться как живые. Яра поняла, что это крошечные, но уже полностью сформировавшиеся деревца. Сейчас они, спасаясь от ветра, жмутся под влажные камни. Вскоре им перестанет хватать под камнями света, и, окрепнув, они начнут отбегать от своих укрытий все дальше, все смелее, а затем и вовсе, поверив в свои силы, оторвутся от родных мест и будут скитаться по Межгрядью.

Чем дольше Яра всматривалась, тем больше видела. Что-то двигалось в трещинах скал, бежало непрерывными струйками. Это были юные, ловко карабкающиеся по скалам деревья. Их были многие тысячи. Целая струйка молодых деревьев привычно сбегала к озеру, пользуясь знакомыми трещинами в скале, а другая такая же цепочка деревьев, уже напившись, спешила вверх по скалам.

А потом Яра вдруг увидела в стороне от озера сияющее пятно. Вначале не очень отчетливо. Просто отметила, что это место какое-то не такое, как все, что его окружает. В полукруге тесно растущих старых деревьев лежал большой камень. Верхушка камня была стесана. Углубление делало камень похожим на чашу. И эта чаша не была пустой. Из нее бил свет.

– Пошли туда! Скорее! – шепнула она Улу и почти побежала вдоль берега. И откуда у нее взялись силы! Видимо, озеро смыло слизь болота и Межгрядье стало принимать Яру легче.

Ул же, напротив, после озера отяжелел. Каждый шаг давался ему с усилием, он задыхался, и Яра легко обогнала его. Илью она теперь держала на руках. Приближаясь, Ул постепенно различил, что чашу заполняют камни – большие и маленькие. Угадывались александриты, опалы, фиолетовый аметист, голубой аквамарин, розовый топаз, зеленый аметист, дымчатый кварц, лабрадорит, темный гранит с красными и коричневыми вкраплениями. Почти все они были обработаны и отбиты от больших кусков породы. Он уверенно мог утверждать это по местам сколов. Однако главное сияние исходило не от камней, а от крупных, не тронутых порчей плодов, лежащих между ними. Из знакомых плодов здесь были груша, персик, гранат, слива, абрикос. Были и другие плоды, названий которых Ул не знал.

Ул остановился. Он почувствовал, что ближе чем на десять шагов к чаше приблизиться не сможет. Он стоял, покачиваясь, смотрел на чашу – и чувствовал, что все, что в ней, а особенно плоды, реальнее его самого. Сам себе Ул казался неплотной серой тенью. То же ощущение, как в нырке, когда опаздываешь приобрести плотность и жалобно смотришь на крылья пега, которые все яснее пропечатываются в бытии, а сам ты болтаешься в седле как привязанная к нему картонка и понимаешь, что если пег не накроет тебя крыльями в момент прохода, то все, конец.

Ул попытался сделать еще хотя бы шаг, но ему стало невыносимо жарко. Каждый новый сантиметр давался так, словно он полз в доменную печь.

«Может, я начинаю таять? Как растворенный?» – Ул взглянул на свои пальцы. Пальцы пока не таяли, хотя на коже и дрожали бульонные капельки пота.

Для Яры граница не была выставлена. Она продолжала осторожно продвигаться к чаше. Илья не тянулся к камням, но поглядывал на них искоса, привлеченный их блеском – руки у него пока еще жили по своей программе и стихийно захватывали лишь те близко оказавшиеся предметы, которые можно было затянуть в рот. Ул стоял и покорно смотрел на Яру, понимая, что ее пускают, потому что своей любовью она составляет с ребенком единое целое. Митяй Желтоглазый подходил потому, что был достоин – даже в заблуждении достоин. Он же, Ул, приближаться не должен и потому ощущает себя здесь как мороженое возле дачной печки.

А еще Ул понял, хотя эта мысль оформилась гораздо позже, сейчас же он ее только ощутил, что, может, не в том проблема, что кого-то не возьмут за Вторую гряду, потому что накажут и не захотят там видеть. Просто таковы будут свойства вновь рожденного мира, что не все могут их выносить. Может, там, за Второй грядой, навстречу тебе покатится полоса радостного, животворящего, трепещущего огня? И что те, в ком самом живет этот огонь, который они прежде, сами того не подозревая, собирали по искрам, побегут к нему радостно, ощутив, что он животворящий и любящий. Для других же, как для растворенного вода, тот же самый огонь станет пожирающим – в силу того, что он слишком пористый, слишком много насосался болота и слизи эльбов, слился с ними, стал неплотным. И вот одни испуганно побегут от этого огня прочь, спеша забиться в любые щели, в трясину – куда угодно, только чтобы не видеть этого сияния, – другие же, напротив, войдут в этот мир.

А вот он, Ул, интересно, куда? Сейчас он просто стоял и раскачивался, ощущая, как испаряется с куртки вода. Ему хотелось крикнуть что-то важное Яре, но крикнуть он не мог, а когда кричал, то понимал, что шепчет, причем так шепчет, что и себя не слышит.

А Яра была уже там, впереди, у чаши. Ул видел, как она, осторожно держа Илью, наклоняет его над чашей, вдвигая в границу яркого света. Делает она это, не страшась жара, который должен ее испепелить, но почему-то не испепеляет. Илья же болтается у нее в руках, и, говоря по правде, лицо у него ничуть не более глубокомысленное, чем у всякого младенца его возраста. Он сопит и едва ли понимает, что с ним происходит.

А потом Илья вдруг начинает сиять. На него больно смотреть, и с ним вместе, приобретая его сияние, сияет и Яра. Ул, не выдержав, отступил назад. Здесь он тяжело опустился на камни и закрыл лицо сгибом руки. Ему показалось, что лицо его плавится от жара.