Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

Вскоре раздался леденящий кровь бой сельджукских барабанов, звон их колоколов, треск трещоток, пронзительные свирели и вой сатанинских горнов, тянущий душу в преисподнюю. Под этот дикий, жуткий, невыносимый шум армия Нуреддина со всех сторон подступала к франкам и ассасинам с пиками, дротиками и сверкающими саблями в руках.

Одним из первых погиб Гарентон, сеньор Зерданы. А может, то был неотличимый от него Гильом. Всю жизнь братьев путали, вот и сейчас оказалось неважно, кто именно из двойников лег первым, а кто остался сражаться над трупом брата и пал сверху чуть позже. Без стона истек кровью раненый сенешаль Роже де Мон. Рухнул подкошенный тюркской саблей верный сподвижник Пуатье, неверный муж дамы Филомены – Рейнальд Мазуар, лорд Маргата.

До вечера длился кровопролитный, неравный и обреченный бой. Погиб Реджинальд, лорд Мараша и Кайсуна, муж юной Агнес, дочери Жослена де Куртене. Робер Фулькой, когда-то выбравшийся из окружения по горным тропам в лохмотьях сирийского крестьянина, дрался с четырьмя тюрками, не призывая подмоги, и трое из них остались лежать бок о бок с ним. Маршал госпитальеров Гастон де Винфор, который босым, оставляя на земле кровавые следы, возглавлял все крестные ходы в Антиохии, теперь оставил за собой потоки вражеской крови. Был перерублен пополам госпитальер Агерран Гербарре, когда-то приведший в Левант Раймонда де Пуатье и ныне прикрывавший его спину, покуда мог. В честном бою погиб непревзойденный мастер тайного убийства ассасин Али ибн Вафа.

Силы Нуреддина оттеснили воинов Раймонда к болоту. Здесь полегло так много франков, что продолжавшие сопротивляться уже спотыкались о трупы товарищей. Враги наступали с трех сторон, а бежать было некуда – жуткая топь поглощала рыцарей вместе с отчаянно ржущими конями, но Вельянтифу повезло – верный конь пал еще на равнине, пораженный сарацинскими стрелами. Где-то в смрадной трясине лежали затоптанные лошадьми останки плосколицего Мэтью, захлебнулся собственной кровью круглолицый, синеглазый Годефруа де Габель, и рухнул пронзенный стрелой в грудь его неразлучный друг – влюбчивый Томас Грамон. Оставшихся одиноких рыцарей тюрки окружали, как свора собак вепря.

Столько раз их палило и слепило нестерпимое, убийственное солнце, кто мог представить, что умирать придется в непроглядно-серый день? Раймонд знал, что враг его не помилует, и дрался как лев, даже когда отчаялся в спасении. О ком он думал в свои последние минуты?

Белый рыцарь, которого посулила Алиенор, так и не появился. Он обманул тебя, милый друг, так же, как обманула тебя сама Алиенор. Она оказалась колдовским приворотом, за который пришла пора расплачиваться. Она пела о себе, что «под силу ей и жизнь отнять, и снова к жизни воскресить», но умела лишь губить. У тебя было несчитано врагов, ты был могуч, и ты долго противостоял всем – и тюркам, и грекам, и армянам. Но постепенно у тебя не осталось союзников. Ты оттолкнул от себя всех – от невезучего Жослена до бешеного Триполи, от армян до греков, от короля Франции до собственной жены. А в одиночку со всем миром не смог бы бесконечно бороться даже Самсон. И все же никто не сможет сказать, что Раймонд де Пуатье оказался недостоин добровольно выбранного удела. В долине смертной тени рыцарь не убоялся.

Когда пыльная буря миновала, равнина Инаба была усеяна мертвыми антиохийскими воинами. Раймонд де Пуатье лежал, распростертый, среди тел друзей.

Военачальник Нуреддина Асад Ширкух, отвратительный, низенький, жирный курд, кривой на один глаз, уродливый язычник, чья душа, если она у него имелась, будет гореть в аду все нескончаемые вечности, спрыгнул с лошади, засучил рукава, наступил сапогом на грудь поверженного противника, приподнял голову князя Антиохийского за длинные золотые волосы, выхватил из-за пояса кривую саблю и одним движением обезглавил тело самого доблестного из рыцарей земли.

Охваченный счастьем победы, Нур ад-Дин всем сердцем возблагодарил милосердного Аллаха:

– Перед нами открылись небеса, виночерпии уже стоят у небесных источников, вечные сады манят своими плодами, ключ жизни бьет у наших ног, нам явлены верные знаки, что Аллах среди нас!

Он взглянул на скованные смертной судорогой черты франкского принца. Тринадцать лет отец его Занги, а затем и он, Нур ад-Дин, боролись с проклятым франкским демоном, а теперь не нашлось бы и двух коз, готовых бодаться из-за того, что осталось от нечестивого многобожника!

– Сеявший зло, зло и должен пожать, – процитировал атабек Халеба поэта. – Оправить череп в серебро! – И добавил, дернув повод коня: – Голова глупца, золота недостойная.

Все территории восточнее и севернее Оронтеса, до последней крепости, моста и переправы, франки потеряли безвозвратно. Уничтожив славных, отважных рыцарей, Нуреддин направился к морю, и некому было встать на его пути. В знак своей безнаказанности и всемогущества окаянный враг креста искупался в Средиземном море, но все воды мира не могли бы смыть скверну его греха.

Исполнилось проклятие Алисы. Сарацинский меч, как травинку, перерубил человека, который с первого взгляда, брошенного на него из окна девятилетней княгиней Антиохии, стал для нее альфой и омегой. Но сам Раймонд лишился всего лишь бренной жизни, а приобрел бесконечно много, потому что героическая гибель ценнее ста бесчестных побед. Сотник Жоффруа Грийе, один из немногих спасшихся, поведал, что врагов было несравнимо больше, чем франков, – около шести тысяч всадников. Понадобились шестеро из них, чтобы после долгой, неравной схватки зарубить антиохийского Самсона.

Достойная смерть, хорошая смерть, правильная смерть, смерть в бою все изменила для рыцаря и искупила все его грехи и ошибки. Потеряв на земле Господню милость, уважение и доверие франков, любовь супруги, победу и честь, Раймонду надо было потерять еще и голову, чтобы подняться, ослепительно прекрасным и торжествующим, в небеса, подобно кораблю, обрубившему последний канат, связывающий его с грешной твердью, чтобы отплыть прямиком на закатное солнце.

Как обещал, рыцарь дошел до самого края, где земля соприкасается с небом.

Потерянная душа Констанции неудержимо неслась над непроглядной чернотой и ледяной пустотой, стремительно низвергалась в неведомую пропасть, проваливалась сквозь ледяной мрак. В тоске и муке душа пыталась ухватиться за что-нибудь, лишь бы остановить падение, но ухватиться было не за что и нечем. У нее не осталось ни тела, ни заслуг, ни цели, ни Божьего попечения, лишь одно отчаяние. Вокруг царила беспощадная, страшная, кромешная мгла.

Душа рыдала, сокрушалась и молила о милосердии. И внезапно в недосягаемой дали появился слабый, едва заметный свет крохотной звезды. Ее манящий блик становился все сильнее, он призывал к себе, словно защищая от безысходной скорби и обещая надежду.

Констанция устремилась к свету, сулившему утешение, искупление и возрождение.