Инквизитор - Борис Конофальский

Волков обернулся: рядом с ним на одном колене стоял самый старый солдат из его корпорации. Звали его Бартезо. Он был уже седой, морщинистый, загорелый и имел мало зубов, его редкие длинные волосы лежали на плечах. Он продолжал:

— Лёжа ты ни в кого не попадёшь, тем более, что они за щитами.

— Они высовываются, и у них торчат сапоги, — отвечал молодой солдат.

— Сапоги! — Старый солдат усмехнулся. — Пошли отсюда, иначе ты поймаешь болт своей глупой головой.

И они ушли из рощи.

А бой тем временем закончился.

Они шли по дороге в лагерь.

— Скажи ка мне парень, а ты, правда, видел их сапоги, через реку до них было шагов восемьдесят. А то и сто. — Спрашивал Бортезо.

— Видел, даже целился в них.

— Вот как, — старик протянул молодому солдату свой арбалет, — на-ко понеси.

Это был самый огромный и тяжелый арбалет из всех, что Волков видел. И болты к нему были ему под стать. Он был сделан, едва ли, не из половины доброго бревна. Имел огромную рессору и веревку — тетиву, на которой можно было повесить бродягу.

— Ты вроде как бывший лучник? — Спрашивал старик.

— Да, маэстро.

— Значит глазомер, и понятие о расстоянии имеешь.

— Меня учили этому.

— Что ж приходи после обеда на стрельбище, кое, что покажу тебе.

— Приду, маэстро. — Отвечал молодой солдат.

День тот выдался жаркий. Бартезо и Волков шли вдоль маленькой речки. У старика с собой был старый треснувший кувшин. Он привязал к нему верёвку и спросил у Волкова:

— Со скольки шагов попадёшь?

— С тридцати, — отвечал тот.

— Мало, — сказал Бортезо, привязал кувшин к ветке дерева, качнул его, и стал отсчитывать шаги.

Отсчитал пятьдесят, сам сел в тени. Пока Волков подходил к старику кувшин почти перестал раскачиваться. Волков поднял арбалет и стал целиться.

— Нет, — сказал старик, — отложи ка свою игрушку, возьми настоящее оружие.

— Ваш, маэстро? — спросил молодой солдат.

— Мой, — сказал солдат старый.

Арбалету старика было, наверное, столько же лет, сколько и самому старику.

Волков смог натянуть тетиву только когда взялся двумя руками и уперся, как следует.

— Крепкий у вас арбалет, — сказал он, — им можно убить лошадь не пользуясь болтами.

— Да, верно, — сказал старик, — поэтому я до сих пор жив. А ты не стой, стреляй. Попади в дерево.

— В дерево, не в кувшин.

— Просто в дерево.

— Ох и тяжелый, — сказал Волков, поднимая оружие.

Он выстрелил и попал.

— Попал? — старик смотрел, но видимо уже не видел.

— Попал.

— Сразу видно, что ты бывший лучник.

— А что заметно?

— Конечно, — старик усмехнулся, — лучник всегда целится сверху. Опуская оружие.

— Так вроде все целятся. — Отвечал Волков.

— Все, да не все, — заметил Бартезо, — заряжай, давай и целься, но не стреляй, пока не скажу.

Молодой солдат так и сделал, стоял, держа оружие, а старик сидел, кривился, щурился, приглядывался, но команды стрелять не давал. Затем достал платок, стал вытирать шею и лицо. Было жарко. А Волков стоял и держал огромный арбалет. Руки стали уставать, а затем и подрагивать. По виску потекла капля пота, а старый солдат всё ещё не давал команды. Наконец когда левая рука устала, и начала заметно дрожать Волков сказал:

— Может всё-таки выстрелить?

— Ну, выстрели, — разрешил Бортезо.

Волов спустил крючок. Он не то, что в кувшин не попал, он не попал в дерево, болт улетел в кусты к реке.

— Не попал? — Спросил старик.

— Не попал, — отвечал молодой солдат, опуская оружие.

— Ну что ж, — резюмировал старый арбалетчик, — стоишь не правильно, руки — хилые, целится — не умеешь.

— А как же нужно целиться?

— Это не лук, а ты целишься как будто из лука стреляешь: поднимаешь оружие и опускаешь на цель.

— Так все так делают, — отвечал солдат, — я наблюдал за другими.

— Нет не все, — сказал старик, — те, кто умеют стрелять, всегда целятся снизу, от сапог врага. И поднимают оружие.

— Хорошо, — сказал Волков, — сейчас попробую.

— От сапог, — сказал старый солдат, — целься от сапог.

— Da stivali, — тихо произнёс солдат, и нажал на спуск.

Сколько нужно арбалетному болту, что бы пролететь пятьдесят шагов. Один миг, два. Волков не сомневался, что попадёт. И он попал. У Кранкля подкосились ноги и он упал. Упал и остался лежать с согнутыми в коленях ногами, не шевелясь. Два кавалера бросились к нему.

— Дьявол вас задери, Фалькоф, — выругался барон, — вы что, убили его?

— Да, — коротко ответил солдат, отдавая арбалет сержанту.

Теперь он занялся болтом. С этой раной, что то было не так. Она болела, как не болела ни одна из его ран. Кровь почти не текла. Но любое движение ноги вызывало, резкую как удар боль от которой его просто передёргивало. Что бы не шевелить болт в ноге при движении, ему пришлось стягивать с него кольчугу. От боли он оскалился, и даже слеза потекла по щеке. Но он снял кольчугу с болта. Стоял, пережидая уходящую боль, тяжело дышал, через нос.

Все окружающие смотрели на него стрепетом, молчали, только барон не унимался:

— Зачем вы это сделали глупец? С ними можно было договориться!

— Идите, договаривайтесь, — сказал солдат, превозмогая приступ боли и садясь на коня, — по опыту знаю, теперь они будут более сговорчивы.

Дав шпоры коню, поехал к мертвому кавалеру. Тот всё ещё лежал на спине, с согнутыми в коленях ногами, и поднятыми руками, как будто задавался. Его глаза были открыты, он умер сразу. Волков был почти уверен, что под камзолом кавалера, крепкий панцирь, поэтому целился в лоб. Но не попал.

А попал ниже. Болт выбил рыцарю верхние зубы и вышел наконечником из затылка, перебив позвоночник. Кранкль умер, когда ещё стоял. Солдат слез с коня, снова кривясь от боли, опустился на колено, и постучал мертвецу по груди костяшками пальцев. Послышался звук. На Кранкле был панцирь.

— Я смотрю, вы подготовились к честному поединку, господа. — Сказал он кавалерам. — Приятно иметь дело с благородными людьми.

Рыцари стояли чернее тучи, ничего ему не отвечали. А зеваки подходили сё ближе, и барон с сержантом подошли. Они поняли, о чём говорил Волоков.

А солдат тем временем расстегнул пояс убитого и стянул его вместе со шпагой. Стал снимать с пальцев убитого перстни, один из которых был очень богатый. Забрал деньги из кошеля, хотел взять ещё перчатки Кранкля, больно хороши были, да не стал. Скалясь от боли, встал и сказал: