Врангель - Борис Соколов

Ведь я же помню… Мы же чувствовали себя, как в завоеванном государстве… Так нельзя… Нельзя воевать со всем светом… Надо на какого-то опереться… Не в смысле демагогии какой-нибудь, а для того, чтобы иметь, прежде всего, запас человеческой силы, из которой можно черпать; если я разбросаюсь, у меня не хватит… того, что у меня сейчас есть, не может хватить на удержание большой территории… Для того чтобы ее удержать, надо брать тут же на месте людей и хлеб… Но для того, чтобы возможно было это, требуется известная психологическая подготовка. Эта психологическая подготовка, как она может быть сделана? Не пропагандой же, в самом деле… Никто теперь словам не верит. Я чего добиваюсь? Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке, сделать жизнь возможной… Ну, словом, чтобы, так сказать, показать остальной России… вот у вас там коммунизм, то есть голод и чрезвычайка, а здесь: идет земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода… Никто тебя не душит, никто тебя не мучает — живи, как жилось…

Ну, словом, опытное поле… До известной степени это удается… Конечно, людей не хватает… я всех зову… я там не смотрю, на полградуса левее, на полградуса правее — это мне безразлично… Можешь делать — делай. И так мне надо выиграть время… чтобы, так сказать, слава пошла: что вот в Крыму можно жить. Тогда можно будет двигаться вперед… — не так, как мы шли при Деникине, медленно, закрепляя за собой захваченное. Тогда отнятые у большевиков губернии будут источником нашей силы, а не слабости, как было раньше… Втягивать их надо в борьбу по существу… чтобы они тоже боролись, чтобы им было за что бороться… Меня вот что интересует… как вы думаете… большевики уже достаточно надоели?»

Шульгин заверил главнокомандующего, что в Одессе, откуда он прибыл в Крым, всё русское население и половина еврейского ненавидят большевиков. Насчет деревни Василий Витальевич был осторожнее — сказал, что там большевиков вроде бы тоже ненавидят, но сам он знает об этом лишь с чужих слов, поскольку в деревне не был.

Однако Врангель всё равно обрадовался:

«— Так что вы думаете, что момент наступил. Сейчас нам, конечно, очень помогают поляки… Наше наступление возможно потому, что часть сил обращена на Польшу.

— А они не подведут по своему обыкновению?

— Могут, конечно… Но нельзя же не пользоваться этим благоприятным обстоятельством.

— А если подведут, что тогда?

— Тогда, конечно, будет трудно… я надеюсь удержать Крым…

— И зимовать?..

— Да, зимовать, конечно. Надо обеспечиться хлебом… хлеб будет. Я сделал так: я дал возможность людям наживаться. Я разрешаю им экспорт зерна в Константинополь, что страшно для них выгодно. Но за это всё остальное они должны отдавать мне. И хлеб есть. Я стою за свободную торговлю. Надоели мне эти крики про дороговизну смертельно. Публика требует, чтобы я ввел твердые цены. Вздор. Это попробовано, от твердых цен цены только растут. Я иду другим путем: правительство выступает как крупный конкурент, выбрасывая на рынок много дешевого хлеба. Этим я понижаю цены. И хлеб у меня, сравнительно с другими предметами, не дорог. А это главное. Но кричат они о дороговизне нестерпимо. Если бы вы написали что-нибудь об этом…»

А на последний вопрос Шульгина: «Как вы себе представляете будущую Россию? Она будет централизована?» — Врангель ответил: «Отнюдь нет… я себе представляю Россию в виде целого ряда областей, которым будут предоставлены широкие права. Начало этому — волостное земство, которое я ввожу в Крыму. Потом из волостных земств надо строить уездные, а из уездного земства — областные собрания… Когда области устроятся, тогда вот от этих самых волостных или уездных собраний будут посланы представители в какое-то Общероссийское Собрание, Вот оно и решит…»

Вероятно, Петр Николаевич действительно верил, что удастся удержать Крым и даже с помощью поляков существенно расширить «опытное поле» для общероссийского эксперимента. Он, похоже, в какой-то момент решил, что паны будут помогать ему в течение долгого времени, поскольку заинтересованы в уничтожении большевиков, рвавшихся к Варшаве. На самом-то деле никаких обязательств перед ним у Пилсудского не было, и, как показали дальнейшие события, как раз крупные неудачи красных на Польском фронте и приблизили заключение перемирия. С точки зрения интересов Белого движения в Крыму, наиболее выгодным вариантом развития событий было бы многомесячное сражение за Варшаву без решительного перевеса одной из сторон, чего, однако, никак не могло произойти в действительности, поскольку столь длительного напряжения сил не выдержали бы ни поляки, ни Советская Россия.

Кроме того, надо учитывать, что Врангель беседовал с Шульгиным как раз тогда, когда успехи Русской армии в Северной Таврии достигли своего пика и он мог надеяться, что удастся отстоять Крым и без польской поддержки.

Шульгин, несомненно, искренне ненавидел большевиков и, как это свойственно подавляющему большинству людей, собственную оценку ситуации приписывал народу. Врангель же, кажется, был склонен доверять Шульгину. Ведь у него было мало информации из тех сорока девяти губерний, что не входили в белый Крым: агентурная сеть была довольно слабой, информация от нее поступала нерегулярно и с большим опозданием. Пленные красноармейцы же, спасая собственную жизнь, конечно, говорили на допросах о том, что не любят большевиков и только искали случая, как бы сбежать из Красной армии. И были еще доходившие с советской территории слухи и редкие перебежчики вроде Шульгина. Но те, кто оказался в Крыму, среди массы слухов предпочитали отбирать те, которые говорили о скорой гибели большевиков, о восстаниях у них в тылу, о том, будто Буденный и другие видные советские военачальники готовы вот-вот перейти к белым. Именно они и публиковались главным образом в крымских газетах. Точно так же беженцы из Советской России в своем большинстве склонны были особо выделять те факты, которые могли говорить о скором крахе большевиков, и не обращать внимания на противоположные свидетельства.

Думается, Врангель не имел адекватного представления ни о внутреннем положении Советской России, ни о реальной боеспособности Красной армии, преувеличивая степень ее разгрома в Северной Таврии, а позднее — на Польском фронте. Отсюда — трагические для него и всего белого Крыма просчеты в завершающий период кампании.

Врангель, несомненно, обладал определенной харизмой. В. В. Шульгин вспоминал, что в Петре Николаевиче «чувствовался ток высокого напряжения. Его психическая энергия насыщала окружающую среду. Вера в свое дело и легкость, с какой он нес на себе тяжесть власти, власти, которая не придавливала его, а, наоборот, окрыляла — они-то и сделали это дело удержания Тавриды, дело, граничащее с чудесным».

По наблюдению H. H. Чебышева, Врангель «постоянно жил какой-то потусторонней жизнью, дышал дыханием носившейся вдалеке цели», пребывая в состоянии «духовного возбуждения, с оттенком экстаза».

А по мнению П. Б. Струве, барон сильно выигрывал в сравнении с Деникиным: тот «был улиткой в скорлупе» и «не видел людей и абсолютно ими не интересовался», тогда как Петр Николаевич «жил с людьми и на людях». Сознавая свою неосведомленность в политических вопросах, он охотно брал себе компетентных помощников, вроде того же Струве или Кривошеина, и часто опирался на их мнение. Врангель честно говорил Шатилову и другим друзьям-офицерам: «Беда в том, что ко мне обращаются с разными вопросами по государственному устройству, по веским экономическим и торговым вопросам, что я могу им сказать? Я должен верить тем, кто мне говорит. Я этого не люблю. Дайте мне конный корпус, и я покажу!»