Танцуя с тигром - Лили Райт

Дверь с шумом распахнулась. Соледад подошла к нему. Ее лицо выглядело божественно и в то же время устрашающе грозно. Он торопливо прикрыл рукой письмо.

– Где ты была?

– Делала богоугодную работу.

– Уже поздно. Бог работает внеурочно, – махнул рукой Хьюго. – Рассказывай.

– Это тайна.

Хьюго поежился.

– Здесь становится слишком опасно.

– Пресвятая Дева оберегает меня.

– А что Пресвятая Дева думает о том, что ты делала?

– Она говорит: «Buen trabajo, Soledad»[403].

– Звучит, будто она монахиня.

– Нет, Пресвятая Дева – рок-звезда.

– Ты ничего не смыслишь в музыке, – покачал головой Хьюго.

– Я пою.

– Ты красивая женщина, наделенная отвратительным голосом.

– Красивая музыка рождается из обломков разбитого сердца.

– Не говори так. Ты делаешь мне больно. – Хьюго сунул руку в карман и достал серебряную цепочку. На конце ее висел маленький медальон. – Это для тебя.

Соледад открыла медальон и увидела внутри его фотографию. Она улыбнулась. Его жена улыбнулась ему.

Хьюго поморщился:

– Чувствуешь запах керосина?

– Нет.

Соледад сунула руки в карманы фартука и покачала головой.

– Слушай, – сказал Хьюго и выпрямил спину в кресле. Все его тело нестерпимо болело. – Я запомнил одно стихотворение. Оно из «Уеуетлатолли», уроков, которые старые мудрецы науа давали молодым ребятам. Я когда-то изучал их.

Зрелый человек имеет:

сердце твердое как камень,

мудрое лицо,

он хозяин лика и сердца,

который способен вникнуть в суть вещей.

Он произнес эти слова как молитву, как обещание. Жена натруженной рукой утерла слезинку со щеки.

– Я хочу такого человека.

Она протянула ему руку.

Хьюго, прихрамывая, подошел и взял ее ладонь в свои руки.

Анна проснулась в машине. Голова дико болела. Цифровые часы показывали час ночи. Кто-то держал ее за руку. Она отдернула ладонь, но услышала успокаивающий голос Сальвадора:

– Gracias a Dios, estaba tan preocupado[404].

Она упала в его объятия, и они держали друг друга – крепко, как планета, огромный каменный шар с собственной погодой и нежными облаками, в тысячах световых лет от всего, что они знали и кем были.

– Что случилось? – Ей потребовались усилия, чтобы заговорить.

Сальвадор прошептал историю, как он оставил Мэлоунов, пробрался обратно в часовню, увидел, как ее тащила на себе Соледад. Вместе они отнесли ее в машину.

– А черный археолог?

Сальвадор пожал плечами.

– А маска?

– Все еще в часовне, полагаю. – Он гладил ее по лбу, разглаживая морщинки. – Ты не хочешь…

– Нет, не хочу… – Она села, потерла лицо, пытаясь сосредоточиться. – Но Томас не должен обладать маской. Кто угодно, только не он.

– Значит, мы пойдем de ramate?

Это означало «на что угодно».

Анна закрыла глаза. Она представляла отверстия-рубцы, оставшиеся на стенах гостиной ее отца, – раньше там были крючки, на которых висели маски. Она представляла свою маму, стоявшую под зонтиком около фургона на шоссе из Ла-Эсперанса, когда она разговаривала с водителем через окно и указывала на Анну. Окна автомобиля были покрыты конденсатом, и Анна могла рисовать на них сердечки. Она представляла галерею с именем ее матери, их коллекцию – дань уважения Мексике, этой удивительной посмертной маске, свирепой, как дух Божий, упрямой, как дух человека в безбожном мире. «Не сдавайся», – сказала ей маска. А может быть, то был голос ее матери. Такой далекий сейчас, почти не различимый. Анна сделала вдох, дав определение тому, на что она осмелилась пойти. Она рисковала своей жизнью, чтобы спасти своего отца, почтить память своей матери, чтобы защитить маску. Она рисковала своей жизнью, чтобы надрать зад Томасу Мэлоуну. Каждая причина была полновесной и значимой.

– Vamos de ramate[405].

– A todo dar, – ухмыльнулся Сальвадор. – Мы ставим на кон все.

Анна прищурилась.

– A toda pinche madre.

Гребаное, абсолютное все.

– Из тебя выходит неплохая мексиканка.

– Но как мы попадем внутрь? Мы там, откуда начинали.

– Un regalo[406] от Соледад. – Сальвадор подбросил на ладони ключ.

– Откуда же она достала…

– Домработницы, они…

Анна коснулась руки Сальвадора, останавливая его.

– Там кое-что еще.

Она рассказала ему о Холли. Сальвадор не поверил ей. Мэлоун, скорее всего, купил где-нибудь этот скелет.

– Нет, это она. Он ободрал ее плоть до костей и нарядил ее в костюм Санта-Муэрте. Он больной, сумасшедший.

– Не может быть…

– Он сказал: «Потребовалось много времени, чтобы очистить ее». Мы должны достать ее. Как доказательство.

Сальвадор покачал головой, все еще не веря. Все еще не веря.

– То есть ты хочешь сказать, что нам нужно украсть маску и… скелет?

Последовавшая за этим лавина отборных ругательств содержала слова а puta, a chingada и a cabrón.

– Я расцениваю это как согласие, – сказала Анна.

Два часа ночи. Луна сияла ярко, как монета. Квакали лягушки. Они пробирались через леса Мендесов, измотанные и вспотевшие. Во дворе Мэлоунов было тихо. Розовый дом, коттедж, часовня, бассейн. Анна представила ход событий после того, как званый обед закончился. Несомненно, Томас вернулся в часовню и был ошеломлен, обнаружив, что она исчезла. Станет ли он ее искать? Вряд ли. Нет, поскольку маска была в безопасности, он будет соблюдать правила приличия. Наденет хлопковую пижаму. Безжизненными губами поцелует Констанс, пожелав ей спокойной ночи. Примет снотворное, чтобы успокоить расшатавшиеся нервы. У него не было причин бояться Анны. Ничего такого, что нельзя было бы объяснить, солгав. В темноте розовый дом съежился, как засохший кусок пирога. Анна и Сальвадор стояли наготове, проверяя двор в поисках признаков жизни, Томаса, Марокко, Гондураса, но единственным источником звука были промышленные кондиционеры, производившие шум и холод. Сальвадор напряженно кивнул. Они поползли к часовне. Анна вставила ключ в замочную скважину. Он повернулся. Она колебалась. Она все еще видела стеклянные глаза Томаса и по-прежнему ощущала его вес на своих запястьях. Вонь мескаля.