Всевидящее око - Игорь Масленков

Скорая ночь опустилась на усталую землю. В непроглядной тьме, разрываемой светом фар, едва угадываются очертания полуразрушенных домов. Колонна тормозит, двигается со скоростью шага, опасаясь засады. На противоположной окраине захолустного городка слышны глухие раскаты артиллерийской стрельбы и пулемётные очереди.

– Чёртово дерьмо! – ругается взводный. – Швартинг, останови! Выключи мотор!

Вернер и Хуго всматриваются и вслушиваются в темноту. Где-то совсем рядом раздаются голоса и шум двигателя.

– Они тут, поблизости, – шепчет радист.

– Вперёд, поехали! Эй, Швартинг, быстрее, – командует лейтенант.

– Там, там! Они там! – орёт радист не своим голосом.

Вернер и Хуго открывают стрельбу из пулемёта. Шквал свинца и огня обрушивается на полумёртвый городок, перемалывая в пыль кирпичную кладку домишек и булыжники мостовой. Ураганное пламя вырывается из ствола, сметает всё живое вокруг. Гигантским факелом вспыхивает русский грузовик, освещая перекрёсток. Там суета и беготня, как в разворошенном муравейнике. Крики, вопли… Глаза Вернера и Хуго безумно блестят. Они в плену боевого азарта и ненависти. Смерть торжествует, собирает обильную жатву.

– Стреляйте! Стреляйте по всем! Швартинг, вправо! Реттлингер, радиодонесение ре…

Вспышка! Взрыв! Взводный падает, водитель что-то кричит. Рвутся гранаты, глухой удар рядом, но пулемёт продолжает работать…

Бездна милостиво отпускает Зигфрида из цепких объятий. Сознание на короткое время вновь возвращается.

Опять пришла та добрая женщина. Принесла кусок хлеба и кружку кипятка. Зигфрид приподнимается на локтях, жадно глотает, обжигает пальцы, губы и дёсны. Русская что-то лопочет по-своему. Зигфрид не понимает ни слова, но не устает благодарить. Её серое, измученное годами и войной лицо воскрешает в памяти полузабытый образ матери. Две женщины разных культур и народов так не похожи, но глаза…

«Мама, мама, мамочка», – мысленно обращается к ней Зигфрид. По щекам текут слёзы. Какой он к чёрту солдат! По-прежнему мальчишка! Ему хочется обнять безымянную спасительницу, расплакаться у неё на груди и сказать: «Ну вот, мама, я вновь дома и больше никогда тебя не покину».

Откуда ему знать, что американская бомба убила мать месяц назад? Проклятый взводный сжёг письмо соседей, унёс маленькую семейную тайну с собой на тот свет. А он продолжал ей писать.

Тогда их взвод отбился от своих и попал в окружение. Малочисленная колонна двигалась по трассе, прокладывала огнём путь на запад. Всюду лежали трупы русских солдат. В агонии бились раненые лошади. Брошенные сани с боеприпасами заполонили дорогу. Чтобы выбраться из этого хаоса, приходилось ехать зигзагами и часто съезжать на обочину.

Вновь послышалась пулемётная стрельба и разрывы гранат. Головной бронетранспортёр загорелся. Чётко сработала противотанковая пушка. Под обстрелом в самое неподходящее время машина заглохла, не выдержав мороза и напряжения. «Ганомаг» приходится брать на буксир. Впереди, по данным разведки, большое скопление «иванов». Колонна сворачивает с трассы и движется в сторону леса. Там, под защитой деревьев, можно немного передохнуть, заняться ремонтом техники и расчисткой дороги. От холода и ветра кожа на руках лопается и кровоточит. Сдаёт и железо. У головной машины лопнула гусеница. Проклятая зима! Изо всех сил приходится махать лопатой, хлеб отогревать паяльной лампой, а колбасу рубить топором.

После обеда колонна двинулась дальше, обходя вражеские заслоны, проносясь через мосты, которые обрушиваются под тяжестью лязгающих чудовищ.

Глаза русской женщины не дают Зигфриду покоя. Два ослепительных солнца посреди холодной бесконечности. Лицо растворилось в тумане слёз, остались только глаза, самые обыкновенные серые глаза. В мире таких миллионы, но нет, не этих! Это глаза Бога, источающие покой, умиротворение и любовь.

Поднялась страшная снежная буря, заметая всё вокруг. Двигаться дальше невозможно. Взводный гонит людей расчищать дорогу, но метель в считаные минуты уничтожает человеческие труды. Колонна замерла. Благо кто-то из командования догадался пустить вперёд танки. Они умудрились прорыть в снегу огромный ров. Метр за метром техника движется по сверкающему коридору. Зловещие тени кружат над головой. Возможно, это всего лишь выхлопы машин, а вовсе не души умерших.

Начинается пологий спуск с холма. Внизу, у подножия, на берегу скованной льдом речушки раскинулась неприметная деревенька. Занята ли она врагом? Фронт рухнул, русские могут быть всюду. Взводный не захотел рисковать и послал в сельцо лыжную разведку.

Зигфрид прислонился к снежной стене и пытался разжевать заледенелый кусок колбасы. Сумерки начали сгущаться.

– Танк! – испуганно шепчет Вернер.

Люди напряженно вслушиваются в завывание метели. Чёрт возьми! Парень прав! До ушей едва доносится низкий рокот мотора. Русский танк, без сомнения, карабкается по склону в нескольких сотнях метров от замершей в ожидании колонны. Вернер бежит к танкистам. Те уже наготове. Наводчик на месте и держит палец на гашетке. Ничего, пусть «иван» подойдёт поближе. Вражеский танк медленно поднимается.

– Эге! Он поворачивает башню, – шепчет Вернер на ухо камераду. – Видишь пушку?

Вдруг Хуго, второй номер пулемётного расчёта и лучший товарищ Вернера, разражается истерическим смехом.

Перед солдатами вздымается исполинский сибирский бык, голову которого они приняли за башню, а рога за пушку. Все от души хохочут над своими страхами, пургой, морозом и сумерками, сыгравшими с ними злую шутку.

Зигфриду не до смеха. Среди снежных заносов показалась сутулая фигура человечка в тощем, не по погоде, пальтишке. Мальчишка вскинул карабин и передёрнул затвор. Человечек шёл прямо на юнца. Какое-то мгновение тот стоял как вкопанный. Глаза парня полезли на лоб, и показалось, каска сползла на затылок. Зигфрид узнал его. Перед ним, кутаясь в хилую одежонку, стоял отец, Макс Гесснер, зарезанный в тридцать втором во время пьяной драки в одной из мюнхенских пивных. Какой-то беглый уголовник пырнул его ножом, когда отец отказался уплатить карточный долг. Серое лицо мертвеца, покрытое трёхдневной щетиной, ничуть не изменилось за двенадцать лет. Лицо или маска… Перепуганный до полусмерти, Зигфрид уже не мог различить ни врага, ни друга.

– Убей меня! Убей! – змеёй шипел герр Гесснер. Он плевался кровью. Тёмная струйка пульсировала и вырывалась изо рта.

Зигфрид ощутил, как могильный холод заползает в душу, пробирает до костей, волосы под подшлемником встают дыбом и сосуды едва не лопаются от напряжения. Так он простоял всю ночь посреди мёртвой снежной пустыни. Вернер и Хуго утверждали иное. Поздно вечером они затащили обессиленного Зигфрида в тёплую деревенскую избу и вдоволь накормили горячим украинским борщом. Наверное, это был дурной сон, который порой приходит на полный желудок.

Предрассветная серость утра едва проникала сквозь щели меж досок старого сарая. Зигфрид лежал на груде тряпья, едва шевелил обветренными губами, проклинал того, кто насылает на людей ночные кошмары, убивает мечты и надежды, смешивает сновидения и реальность.