Гоблины. Пиррова победа - Андрей Константинов

Ну да шутки в сторону. За день напряженной работы Гена и Андрей прошерстили десятки страниц распечаток столбцов телефонных соединений Жени Крутова за последние четыре месяца. Труд был проделан поистине титанический. Но даже в первом, пока абсолютно прикидочном, приближении сделалось очевидным, что эта игра будет стоить потраченных свеч. В частности, были отслежены несколько звонков Крутова на трубку, зарегистрированную на жену Бугайца. Ну а подлинным откровением для Андрея оказался тот факт, что в понедельник 24 августа, в тот день, когда Женька брал отгул «по семейным обстоятельствам», судя по засечкам антенн, он зачем-то появлялся в конторе. Появлялся уже после того, как Ивана Демидовича «экстрадировали» в ЛОВДТ. Учитывая, что примерно в это время со служебного телефона был сделан злополучный звонок на мобильник Бугайца, теперь имелись основания полагать, что его мог совершить именно Женя. А не Северова, на которую так долго и упорно грешил Мешок.

С Певзнером они расстались глубоко за полночь — совершенно обессиленные, с распухшими башками, воспаленными краснющими глазами и насквозь прокуренными глотками. Андрей переночевал в конторе, а с самого утра подорвался в ведомство майора Кузоватова — разбираться откуда растут ноги в истории о спецназовском прошлом Крутова…

— …Если честно, когда Женька вышел на меня с рапортом о переводе в вашу службу, я мысленно перекрестился, — признался командир «овошников», разливая чай по стаканам. — Тебе сколько сахару? Кубик, два?

— Парочку, коли не жалко, — кивнул Андрей. — Что, настолько сложный товарищ был?

— Да не в этом дело. Просто… — Кузоватов задумался, — очень неуютно мне с ним работалось. Потому как… душегуб он, короче.

— В каком смысле душегуб?

— В прямом. Помнишь, осенью 2007 года проходила тема за убийство сразу трех налетчиков? На Кронверкском?

— Что-то такое припоминаю. И чего?

— Это Женька их тогда положил. Всех троих. Они, конечно… В общем, дерзкие ребята были. Да что там — конченые отморозки. При задержании нашему сотруднику, Димке Яснову, позвоночник бейсбольной битой сломали. На всю жизнь инвалидом оставили. Вот тогда Женька и съехал с катушек. Ладно бы одного, того который с битой, так ведь он всех на месте положил. Не задумываясь. И бабу, между прочим.

— Даже так?

— Даже так. Мы по той истории потом полгода отписывались.

Изумлению Мешка не было предела:

— Как же его после такого не посадили?

— С учетом былых заслуг. Все-таки за Отечество кровь проливал.

— Во, кстати, я так и не понял: Крутов, он что, в самом деле в спецназе служил?

— Было дело, — хмуро подтвердил Кузоватов. — Он, вообще, не любил про это рассказывать. Да, собственно, и не рассказывал. Просто так вышло, что однажды мы с ним на пару бухнули крепко. Собственно, это случилось в тот самый день, когда стало известно, что Димка больше не встанет. Никогда. — Комбат нервно полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой, прикурил. — Мощно мы тогда бухнули, по-настоящему. Вот Крутова и понесло. Он ведь там, на войне, такого насмотрелся, что на этом фоне даже жуткая история с Димкой — так, лютики-цветочки… Знаешь, меня тогда очень сильно поразила и задела Женькина фраза: «Лучше бы они его убили». Он ее как-то очень просто, очень спокойно произнес. Я, помнится, чуть ли не с кулаками на него за эти слова накинулся и только потом, много позже, понял, что на самом деле Женька прав оказался. Он, как ни странно, вообще очень часто оказывался прав. Вот только правда у Крутова, она такая… Даже не знаю как тебе объяснить… первобытная, что ли? Восходящая к «око за око».

— Я понимаю о чем ты хочешь сказать, — кивнул Мешок и задумался вслух: — Странное дело, а ведь я почему-то всегда считал, что с армейским спецназовским прошлым поступить на службу в ментовку нереально. Они же вроде как на особом учете в военкомате стоят?

— Андрей, ты меня удивляешь! А разве в этой стране есть что-то такое, чего нельзя сделать при помощи денег или связей? — горько усмехнулся Кузоватов. — Пошептался с военкомом, заслал куда нужно, раскатал с кем положено — и все дела: был на спецучете, стал на обнАкновенном. Может, номер ВУСа[22]слегка подкорректировали, может, просто «правильный» дубликат персонального дела в кадры заслали. Не суть важно. В конце концов, у нас бывали случаи, когда ранее судимых на службу принимали. А тут — личность, как ни крути, героическая, с боевым опытом.

— Понятно. Значит, говоришь, за боевые заслуги Женьку тогда от тюрьмы отмазали?

— И за них тоже. Хотя, думается, одно только прошлое Крутова всё равно бы не спасло.

— А что еще спасло?

— Как потом выяснилось, трупы за этой троицей тоже водились. Но самое главное, на их счету, помимо прочего, числилось ограбление загородного дома одного из наших милицейских бонз. Больше чем на два лимона барахла и ценностей вынесли. И вот когда тот узнал, что именно этих ребят Женька и приговорил, то своею властью уголовное дело в отношении Крутова на тормозах спустил. Дескать, другим впредь наука будет. Тем, которые на милицейское, потом и кровью нажитое, добро покушаются.

— Да уж, история. Не для рассказа на ночь.

— Да кабы она одна такая была, — вздохнул Кузоватов. — Однажды погнались мы обратно за троими красавцами. Одного взяли, а двое огородами ушли. Привезли задержанного к себе, предельно вежливо интересуемся: где твои хлопцы сейчас дохнут? А он, тварь такая… Короче, дурака включил. Я его уж и так, и эдак, а Женька вдруг молча поднимается с места, подходит, берет его за руку, кладет ладошку на стол и ломает ему большой палец. После чего возвращается и садится обратно. Причем всё это проделывает… даже не знаю какое слово подобрать?… Буднично, что ли? С полнейшим равнодушием.

— М-да… Однако тебя послушать, просто зверь какой-то, а не человек.

— Э-э, брат, тут не всё так просто. Что душегуб Женька, тут, как говорится, базара нет. А вот зверь… Когда Димку Яснова, того самого, про которого я только что рассказывал, комиссовали по инвалидности, его очень быстро у нас все подзабыли. Ну, знаешь, как это обычно бывает? Типа, «жаль, конечно, но жизнь продолжается».

— Знаю. К сожалению.

— Идеальное, к слову, оправдание собственному эгоизму лютому. Хотя что там на других пенять! — поморщился Кузоватов. — Я ведь и сам такой. Нет, поначалу навещал, конечно. А потом… Могила вот эта, бумажная, засосала. То-се, пятое-десятое… Нет, опять вру! Просто не мог я смотреть на него такого. Физически не мог Димке в глаза смотреть. Понимаешь?

— Понимаю.

— Нет, Андрей. Пока тебя самого, пока твоих друзей или близких не коснется, этого до конца не поймешь. Не прочувствуешь, — комбат устало потер виски. — Да, так о чем бишь я?

— О том, что все его забыли.

— Вот-вот. От Димки ведь даже жена ушла, не захотела всю оставшуюся жизнь утку за ним выносить. Все отвернулись! Кроме соседки бабы Маши, которая его еще с сопливого возраста знала. И Женьки! Крутов до сих пор раз-два в неделю к нему заскакивает. Какие-то продукты, фильмы, лекарства привозит. Да что лекарства — матрасы-пеленки менять не брезгует! Димка, он же теперь так, человек-овощ, на одних только анаболиках и существует… Так вот как раз Женька — единственный, кто не боится смотреть ему в глаза. Наверное, потому что он на войне и не такое видал. А вот мы, все остальные, навроде как существа с тонкой душевной ориентацией. Очень удобный термин. Оправдывающий наши и брезгливость, и равнодушие… А ты говоришь «зверь»! Это еще большой вопрос, кто из нас животное. Вот только…