Опрокинутый купол - Николай Буянов

– Здешнему лесу далеко до тайги. Села через каждые полкилометра, шоссе, автобус, турбаза на Селигере… Цивилизация, одним словом. А вы сами разве не почувствовали некоторой аномалии?

– Мне кажется, вы чего-то боитесь, – напрямик сказал я.

Художник помолчал. Потом нехотя выдал:

– За себя – нет, я не боюсь. А вот наш Глебушка меня беспокоит.

– Глеб? – я усмехнулся. – Более здравомыслящего человека трудно представить (а про себя подумал: здравомыслящий – да, но и нервный… Все «творческие натуры» нервны и впечатлительны – не повлиял бы на братца этот чертов старикан со своими россказнями).

Оказалось, очень даже повлиял.

– Я иногда замечал странности в его поведении. Сядет где-нибудь в уголок, сожмет пальцами виски, замирает… Не докличешься. Будто он здесь – и одновременно бог знает как далеко.

– Бывало такое, – согласился я.

– А потом вдруг – словно толчок, искра. Будто он силился что-то вспомнить и наконец вспомнил. И начиналась беготня: Машенька, это не так, это переделать, Яков, крыша у терема должна быть двускатная, позолота на куполе слишком сияет… Когда вы мне сказали про мост, я аж вздрогнул.

– Да, странно, – признался я. – Скажите, в вашей картине есть такой персонаж – мальчик-пастушок? Лет двенадцати примерно.

Я, как мог, описал виденное (в горячечном бреду), не вдаваясь в подробности, чтобы не насторожить.

– Лохматый, лет двенадцати? Есть. Точнее, был в первоначальном варианте сценария. Потом Глеб Аркадьевич решил кое-что изменить. Причем сделал это в последний момент, возникли нешуточные трудности: сценарий-то был утвержден… Однако настоял, пастушка убрали. Кстати, мальчика должен был играть Миша Закрайский.

– Это сын…

– Внук. Конечно, вышел скандальчик… Впрочем, это дела давно минувшие.

– Когда это было, не помните?

– В январе. По календарю Крещение, самые морозы, а на дворе почти весна. Снег таял, с крыш свисали сосульки…

Мы с Дарьей собирались домой. За Кузькой пришлось побегать – не то чтобы ему очень уж не хотелось домой, просто он был еще щенок и свободу воспринимал, как любой в его возрасте: вот побегаю всласть, совершу все намеченные на сегодня подвиги – и вернусь. Когда? А как получится. В конце концов я нацепил на него поводок и грозно прикрикнул: «Рядом!» Дарья на своего Шерпа даже не взглянула, только шлепнула ладонью себе по бедру. Пес моментально вскочил и пристроился к ноге хозяйки. Выучка, блин.

Так мы все вместе и шли по тропинке. Возглавлял процессию Глеб. Он шагал легко и размашисто, по-прежнему засунув руки в карманы и чуть откинув назад голову.

– Дарья, вы знали Марка Бронцева? –спросил я.

Она едва заметно поморщилась.

– Близко – нет. Неприятный был человек (прости господи!).

– Его дело поручено мне.

– Вот как?

Мы немного помолчали.

– Нас познакомил Вадим Федорович. Помню, был декабрь, мы отмечали день рождения Мохова. Собралась большая компания – практически вся съемочная группа. Пригласили Закрайского и даже, кажется, Мишеньку – он играл в картине пастушка…

– Я в курсе.

– Посреди застолья Закрайский встал и говорит: «Господа артисты, а теперь сюрприз. Представляю вам замечательную личность, мага, экстрасенса, или, как говаривали на Руси, ведуна…» Ну, и в том же духе. Короче, явил нам Марка.

– Он вам не понравился?

– Не знаю. По-моему, он из кожа вон лез, чтобы создать образ этакой демонической личности. Вроде Григория Распутина в современном варианте. Конечно, не внешне: никаких красных рубах навыпуск и сальных волос… Волосы у него, наоборот, были очень красивые: такая роскошная седая грива до плеч, тщательная укладка… Лицо коричнево-красного оттенка, васильковые глаза – словом, мог произвести впечатление. И голос соответствующий: глубокий и сильный. Таким только завораживать.

– У него, если я не ошибаюсь, был диплом психиатра?

– Возможно. Он нам демонстрировал какой-то документ с печатью Ассоциации Магов. Хотя я не уверена, что такая существует.

– Вы ему не поверили?

– Что вы имеете в виду?

– То, что внешний антураж вас не ввел в заблуждение. Кстати, по отзывам, Марк действительно был сильным экстрасенсом.

– Он был гипнотизером, – поправила Дарья. – Экстрасенс – это другое… Знаете, я несколько лет провела на Тибете, в провинции Амдо. У меня был учитель – мастер боевых искусств и Тхыйонг.

– Тхыйонг?

– В вольном переводе – «тот, кто знает». Мудрец, колдун, философ. Один из немногих оставшихся. За ним всюду как привязанный ходил белый барс. Совсем ручной, будто большая собака. Белый барс, между прочим, не поддается дрессировке и не живет в неволе. Его нет ни в одном зоопарке мира. А однажды мы нашли человека, попавшего под обвал в горах. Он был в таком состоянии, что никак не мог выжить (я кое-что смыслю в медицине). Грудная клетка, обе ноги, позвоночник – все было раздроблено. Учитель вылечил его за месяц. Я не могла поверить…

– Действительно, – согласился я. – Поверить трудно. Ваш учитель – кем он был в жизни? Монахом?

Дарья улыбнулась.

– Он работал кондуктором в автобусе.

Мы немного помолчали.

– Теперь вы понимаете? – спросила она. – Истинное могущество не требует антуража. Поэтому Марк меня и оттолкнул. Хотя Закрайского буквально распирало: как же, лично знаком с таким «матерым человечищем»!

Мы расстались возле моего дома. Мне он в это солнечное утро показался особенно мрачным, хотя на самом деле ничего мрачного в нем не было: обычная длинная пятиэтажка шестидесятых годов постройки, которая вкупе с тремя братьями-близнецами образовывала квадратный дворик со вполне сносным газоном, веревочными качелями меж двух тополей, горкой и песочницей, где мы с Глебом сами когда-то возводили и рушили сказочные дворцы (тут напрашивается параллель с Яковом Вайнцманом и его фанерными городами… Но не хочется мыслить штампами).

Я помахал рукой Шерпу, скомандовал Кузьке «Домой!» и поднялся к себе на третий этаж, вошел в квартиру, закрыл дверь и отгородился от мира и его обитателей. Все сегодня были тихи, до тошноты вежливы и участливы (в перспективе дармовой выпивки… Впрочем, зря я обобщаю). Дома на улице казались серыми и унылыми, а сама улица – грязной, чужой и убогой, несмотря на свежую пахучую листву на деревьях… Только Глеб улыбался беззаботно и чуть снисходительно.

Потому что не было Глеба.

Я находился один в комнате (если не считать верного Кузьки, притихшего на своем коврике). Я сидел в продавленном плюшевом кресле под открытой форточкой. Из форточки доносились голоса, шум машин, позвякивание бидонов в очереди за молоком… Влетал теплый ветер, приносивший запах бензина и ржавых крыш. Самый разгар весны – буйство новоявленной жизни, красок, света (правда, грядет очередное повышение цен и тарифов, но плевать, не впервой). А я чувствовал себя так, будто остался один в крошечной подводной лодке, на страшно сказать какой глубине. Глеб улыбался с большой фотографии, окаймленной черным прямоугольником.