Весталка. История запретной страсти - Жюльетт Сапфо

Весталка почувствовала себя виновной, недостойной. Для чего она пришла сюда? Ведь она чужая здесь! И все эти люди, беспечные и праздные, чья жизнь проходит среди суеты и беспутства, вызывают у неё лишь непрязнь. Тогда что же она делает в этом доме? Разве своим присутствием среди чуждых ей людей она не предаёт то чистое учение, ту веру, что питает её сердце, да и саму себя?

Не успела Альбия принять решение, как её руки снова коснулись пальцы Кальпурнии, и она услышала её тихий голос:

– Ты ведь не знакома с Овидием? Смотри же, вот он – устроитель этого роскошного пира, владелец этой чудесной виллы, творец сладкозвучных строф и просто красивый мужчина!

Человек, о котором говорила Кальпурния, вошёл в пиршественный зал – и его появление было встречено громкими приветственными возгласами. У него было приятное, с правильными чертами лицо, тёмные умные глаза и короткий гладко выбритый подбородок. Кудрявую голову венчал лавровый венец, а стройное тело облекала белая с пурпурными полосами трабея*.

Публий Овидий Назон, будучи человеком обеспеченным и свободным от государственной службы, вёл весьма легкомысленный образ жизни. Первый брак его оказался неудачным. Едва разведясь, он снова женился. Но и вторая его супруга, хотя и подарила ему дочку, недолго пребывала с ним в браке. Преданный наслаждениям жизни, Овидий призывал к ним и других. Особенно его почитали в среде «золотой молодёжи», которая часто собиралась в его доме, чтобы послушать своего кумира, поупражняться в искусстве стихосложения или провести время среди забав и развлечений. В кругу поклонников его поэзии ценили остроумие, красноречие, неожиданный ход мыслей и, конечно же, воспевание любви – игривой, немного легкомысленной. Овидий вполне заслуженно носил титул «певца любви».

Заняв за столом почётное место, Овидий поднял руку с чашей египетского стекла и глубоким звучным голосом продекламировал:

– Что же сухо в чаше дно?

Наливай мне, мальчик резвый,

Только пьяное вино

Раствори водою трезвой...

Теперь рабы-виночерпии едва успевали наполнять протянутые к ним со всех сторон чаши и кубки. Неожиданно рядом с ложем, на котором возлежал хозяин дома, разгорелся спор между двумя гостями. Они обсуждали недавнее судебное разбирательство, на котором им довелось присутствовать.

Овидий поморщился, будто вино в его чаше оказалось прокисшим, и затем обратился к спорщикам:

– Послушайте, что говорил пирующим Анакреонт:

«Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речи

Только о тяжбах ведёт да о прискорбной войне;

Мил мне, кто, Муз и Киприды благие дары сочетая,

Правилом ставит себе быть веселее в пиру».

Тут же послышались возгласы одобрения, но их перекрыл чей-то мощный голос, просивший Овидия украсить пир чтением стихов из его новой поэмы «Наука любви». Его поддержали другие голоса, но поэт указал рукой на пустующее место рядом с собой и с грустной улыбкой произнёс:

– Друзья мои, будет несправедливо, если человек, которого я люблю и чьи советы ценю, лишится возможности вместе с вами послушать моё новое творение. Я жду его с надеждой, что он появится здесь с минуты на минуту.

И вдруг, точно по волшебству, в триклиний вошёл тот, кого все ждали.

Когда Альбия увидела своего спасителя – так она его мысленно называла – её охватило внезапное волнение, а сердце стало биться так сильно, что мешало дышать. Вопреки своим недавним мучительным сомнениям, она вдруг поняла, что не только должна присутствовать на пиру, но и хочет на нём быть.

На Марке Блоссие была светло-голубая туника с вышитыми серебром пальмовыми листьями и короткий паллий цвета индиго, схваченный на правом плече серебряной застёжкой в виде щитка. Загорелые мускулистые руки были украшены на запястьях широкими браслетами; на мизинце левой руки сверкал вправленный в золото крупный алмаз. Его волосы были, как всегда, тщательно зачёсаны назад; чёрные глаза блестели; на губах играла едва уловимая, загадочная улыбка.

Присутствующие приняли появление Блоссия восторженно; многие женщины потупили взоры. Марк возлёг на почётном ложе, рядом с хозяином дома, который, шепнув ему что-то на ухо, медленно встал.

С минуту в триклинии стояла тишина. Наконец Овидий задумчиво провёл рукою по волосам, чуть закинул голову и начал читать:

– Кто из моих земляков не учился любовной науке,

Тот мою книгу прочтя и, научась, полюби.

Знанье ведёт корабли, направляя и вёсла и парус,

Знанье правит коней, знанью покорен Амур...

Слушая поэта, Альбия чуть склонила голову и исподлобья взглянула на Блоссия. Встретив его пристальный взгляд, девушка смутилась и отвела глаза в сторону. Изо всех сил она старалась скрыть своё смятение и пыталась вникнуть в смысл тех стихов, которые ласкали её слух.

– Первое дело твоё, новобранец Венериной рати,

Встретить желанный предмет, выбрать, кого полюбить.

Дело второе – добиться любви у той, кого выбрал;

Третье – надолго суметь эту любовь уберечь...

Альбия закусила губу. «А вот я никогда не узнаю, что же такое любовь», – с грустью подумала она. И мысль эта показалась ей нестерпимой. Украдкой она оглядела лица возлежащих за столом людей. Женщины склоняли головы на плечи мужчин, томно улыбались, а в глазах у них было нечто такое, что ввергало Альбию в смятение.

– ...меналийские псы зайцев пугаться начнут,

Нежели женщина станет противиться ласке мужчины, –

Как ни твердит «не хочу», скоро захочет, как все.

Тайная радость Венеры мила и юнцу, и девице,

Только скромнее – она, и откровеннее – он.

Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, –

Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас...

Вопреки своему решению не смотреть на Марка Блоссия, Альбия как бы невольно вскинула на него глаза. Взгляд его чёрных проницательных глаз подстерегал, не выдаст ли она свою растерянность. Стихи Овидия не могли не возмутить юную деву Весты. Но Альбия более поспешно, чем ей хотелось бы, отвернулась от Блоссия.

– ... Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада.

И что бесчестье она воспринимает как дар... – продолжал между тем Овидий.

И глубокий голос его, и безукоризненная дикция, и стихи звучали приятно, так что бедную Альбию одолели сомнения: услышанное вызывало у неё негодование, тихий протест, но сама поэма показалась ей великолепной.

– ... Пусть же юношам вслед напишут нежные жёны

На приношеньях любви... – поэт выдержал паузу и затем торжественно закончил:

– Был нам наставник Назон!

Сразу вслед за этим раздался гром рукоплесканий. Отовсюду слышались возгласы: «Восхитительно! Неподражаемо! Какой изящный слог!»