Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Свою послевоенную жизнь Гитлер начал армейским агитатором, который должен был информировать демобилизованных солдат об опасностях, исходивших от марксизма и евреев. В сентябре 1919 года он вступил в небольшую политическую партию в Мюнхене, созданную часовщиком Антоном Дрекслером, членом Партии Отечества, основанной в 1917 году на совместном собрании радикальными националистами и политиками-пангерманистами, объединившимися для поддержки войны. Он стал 55-м членом Германской рабочей партии; в ноябре 1919 года его назначили лидером пропагандистов. В феврале 1920 года партия сменила свое название на Национал-социалистическую рабочую партию, тогда же была опубликована ее программа. На следующий год Гитлера избирают председателем партии, и в этом качестве он организовывает впоследствии ставший знаменитым путч, но в результате провала этого путча в 1924 году оказывается заключенным в Ландсбергскую крепость, после чего в одночасье становится политической фигурой национального масштаба. Мировоззрение молодого политика в это время колеблется в самых широких пределах. Те, кому доводилось слышать его или кто был вовлечен в его ближайший круг, характеризуя Гитлера, обращались к терминам, которые были скорее применимы к проповеднику, обладающему даром откровения. Между тем многие из этих свидетельств позволяют предполагать, что Гитлер все же воспринимался как неудачник; его внешность и поведение, когда он был не на публике, были ничем не примечательны и малоинтересны, а его попытки строить из себя трибуна и защитника народа, которого предали, были просто смехотворны. Хрестоматийные неряшливый плащ, узенькие темные усы, свисающая со лба челка, бледное, слегка одутловатое лицо и даже голубовато-серые глаза и временами отсутствующий бесчувственный взгляд делали Гитлера легкоузнаваемым, но от этого не менее беспристрастным. В своем разоблачительном воспоминании о встрече с Гитлером в 1920 году на своей мюнхенской вилле композитор Клеменс фон Франкенштайн подчеркивал отчетливо заметную смесь социальной незащищенности и выспренной демагогии. Гитлер прибыл в сопровождении других гостей, состоявших из театральных деятелей и художников. На нем были гетры и мягкая шляпа, в руке он держал хлыст для верховой езды, хотя ездить на лошадях не умел и использовал его для того, чтобы периодически хлестать им по своим ботинкам. С ним была его собака. Выглядел он как «стереотипный увалень»; уселся с неуклюжей оговоркой в присутствии своих аристократичных гостей. В конце, ухватившись за какую-то реплику, он начал свой политический монолог в том стиле, который он сохранял на протяжении всей своей политической жизни. «Он обращался к нам подобно армейскому капеллану, – вспоминает другой гость – У меня сложилось впечатление, что он был просто тупой»47. Его не прерывали, и он, оставив тон проповедника, перешел на крик. Слуги бросились на защиту своего хозяина. Когда Гитлер покинул собрание, гости сидели, как это говорится в воспоминании, с таким видом, как будто они были пассажирами в железнодорожном купе, неожиданно осознавшими, что «пребывали в компании с психопатом»48. Ощущение чрезвычайной неловкости или смущения, которое Гитлер мог вызывать у всех, не отмеченное в этом представлении, затрудняло попытки утихомирить его, если он уже начал ораторствовать. Он научился использовать это обстоятельство как способ избегания конфликтов и возражений, добиваясь подчинения своего собеседника. Герман Раушнинг, руководитель отделения партии в Данциге, позже, в 1933 году, отмечал, что гитлеровские тирады представляли собой своеобразные «соревнования в подавлении», что объясняло, «насколько были важны для его красноречия выкрикивания и лихорадочный темп»49.

Гитлер каким-то образом преуспел в 1920-х годах в превращении малопривлекательных личных разглагольствований в триумфальные ораторствования перед массами, ставшие самой поразительной чертой его личности как лидера партии, а после – диктатора. Он осознавал, какое впечатление он производит на людей, но у него было слишком мало чувства юмора, чтобы выносить критику, невнимание или смех. По словам Генриха Хоффманна, фотографа Гитлера, которому ни в коем случае не позволялось фотографировать его в очках или купальном костюме, «у Гитлера был страх показаться смешным»50. Все его речи были тщательно отрежиссированы и отрепетированы. Сначала он писал все сам, а потом, как и Сталин, начал диктовать. Обычно он произносил свою речь так, как он хотел, чтобы публика услышала ее, и ждал, чтобы его секретари воспроизвели ее в том виде, в каком он ее произнес, без заметок. Речь Гитлера, посвященная десятилетнему юбилею его власти, была написана именно таким образом. Его секретарь напрягся с первой минуты, как только он начал медленно и тихо диктовать, прохаживаясь туда и обратно по комнате. К концу речи он уже кричал в стену, повернувшись спиной к комнате, но так, что его было слышно совершенно отчетливо51. Он по многу раз проходился по своей речи до тех пор, пока не достигал уверенности в том, какое впечатление она производит. С самого начала своей карьеры он осознал власть своего густого, дребезжащего голоса с сильным австрийским акцентом, сейчас размеренного и даже медлительного, в следующий миг резкого, шумного, негодующего, а иногда, но на очень краткий миг, истеричного. Он полагал, что в политике произнесенная речь всегда превосходит по силе воздействия написанный текст: «с незапамятных времен произнесенное слово было той силой, которое низвергала величайшие религиозные и политические лавины в истории», – писал он в «Mein Kampf». Только «огненное слово, брошенное в массы»52, способно разжечь пламя политических страстей.

Среди многочисленных исторических экскурсов в историю Гитлера широко распространено мнение о том, что содержание речей для него имело меньшее значение, чем то, как она была произнесена. Его идеи и взгляды, по общему мнению, вторичны и плохо продуманы, что является следствием его лени и дилетантских вкусов. Его «Mein Kampf» большинством исследователей рассматривается как сочетание самообслуживающей и лживой биографии с напыщенными идеями и взглядами, скорее не собственными, а обильно позаимствованными из разных источников. Как писал бывший министр экономики в 1945 году: «Гитлер был типом полуграмотного человека. Он прочел огромное количество книг, но интерпретировал все прочитанное в свете своих собственных идей… не расширяя своих познаний»53. Но это только половина правды. Он читал, чтобы найти подтверждение своим собственным идеям; его сохранившаяся библиотека свидетельствует о том, что он много читал из области современной популярной философии, политических наук и экономики, делал пометки на полях и аккуратно подчеркивал те места, которые ему нравились или, напротив, не нравились. Среди прочитанных им книг – книги Ленина; он читал Поля де Лагарда, просветителя XIX века, автора «Принципа руководителя», книги Хьюстона Стюарта Чемберлена, возможно наиболее широко известного из поколения расовых теоретиков конца XIX века54. Однако истиной является и то, что на основе всех этих многочисленных источников он выработал свое собственное мировоззрение и свои взгляды на реальную политику и поведение. В своей совокупности все это стало его идеей фикс и определило дальнейшую политическую карьеру, так же как творческий марксизм повлиял на Сталина. Тот факт, что Гитлер был ограничен и избирателен, глух к рациональной и объективной критике, интеллектуально наивен или банален, не снижает значения его идей как исторических источников, дающих понимание того, как он поднялся сначала к власти, а потом и на вершину диктатуры. «Mein Kampf» остается бесценным источником для того, кто хочет понять, через призму каких идей Гитлер смотрел на мир.