Хроники пикирующего Эроса - Анна Яковлева

Это тривиально, как тривиальна всякая правда. Начиная с материнского бережного объятия, поддерживающего, утешающего, баюкающего младенца, до последнего прикосновения, прощального поцелуя, касания совсем недавно живой плоти, теперь уходящей навсегда, мы жаждем телесной связи. И ласковой ладошки подружки, и ободряющего рукопожатия коллеги, и дедова поглаживания твоих волос, и полуофициального сплетения тел в танце, и сухонькой руки бабушки в твоей руке…

Мы приходим в этот мир в руки человека и покидаем его через руки другого. Желать человека — это то же, что сказать ему: живи вечно.

Телесная близость удерживает в жизни, удерживает жизнь. Не чужая, вынужденная, по обязанности или принуждению — близость дорогого существа, которое тебя любит, которому ты желанна. Тот ужас, когда пропасть глядит в тебя, многие готовы уничтожать любыми способами. Если нет рядом друга или любимой, в ход идут проститутки, случайные знакомые, кто угодно, лишь бы не быть одному.

Катерина умела… какая глагольная форма тут уместна? Слово это должно обозначать не состояние, а действие. Да, одиночествовать. Катерина умела одиночествовать, с собой ей не бывало ни скучно, ни страшно. Случайные связи — в которых могло бы вспыхнуть ненароком то, чего ей так недоставало, — это не для неё. В пошлости нет ни жизни, ни смерти, там не бывает такого слияния, которое спасало бы от экзистенциального ужаса бытия, хотя бы намекало на желание-созидание вечной жизни.

…Однажды, возвращаясь с южного курорта, Катерина к ночи задремала. Пассажиров, как водится, было полно, но к вечеру в вагоне стало немного тише и свежее. И вдруг в лицо — горячее дыхание и шёпот: «Катерина, я так тебя хочу, Катерина! Катерина, пойдём со мной…» И ещё какие-то незнакомые слова, которые она не поняла просто потому, что никогда их никто ей не говорил.

Это был проводник-грузин. Она ловила на себе его взгляды то и дело весь день. И такая жажда была в том шёпоте, такое бешеное желание близости — вот в этой пошлой ситуации «вагонного романа», посреди множества тел, потных, бодрствующих и храпящих, — какого до той поры Катерина не знала и о каком только мечтала.

Она оттолкнула проводника и долго курила в тамбуре. Ирония судьбы. Бог даёт тебе то, что ты просишь. Ты просила любви? Он тебе её дал. Но ты не просила семьи. Ты просила плотской страсти? И это Он послал. Но ты же не ставила Ему условий, чтобы твоё тело захотел не проводник, не в поезде и не посреди человеческого месива. Слиянья рук, слиянья ног — но не судьбы сплетенья… Просила? Получи и распишись.

Это был единственный раз, когда её кто-то хотел. Возможно, таких было больше, но Катерина слыла — да и была — столь неприступной, что у знакомых мужчин обычно и мысли даже не возникало об этом, а если возникала, они предпочитали держать её при себе.

Муж Катерину в конце концов бросил, забрав квартиру Катиной бабушки и женившись на женщине на тридцать лет моложе себя, заведя дочку, младше первой на 32 года.

Но было, было. Судьба свела Катерину с мужчиной, который полюбил её так, как ей мечталось когда-то, который хотел её близости двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, который говорил только с ней, о ней, ею. Но к тому времени она успела возненавидеть всех мужчин на свете. Неслучайно, наверное, говорят французы грубо, но точно: бывает, Бог посылает штаны, когда зада уже нет.

В отличие от любимой подруги-писательницы я совсем не могу сочинять. А просто — как известный персонаж: что вижу, то пою. Иногда случаются песни и вовсе нелепые, но зачем же на зеркало пенять… Сегодня ведь, если не прагматичен человек, то обычно нелеп. А прагматики — те, кого именуют успешно адаптировавшимися к новой, сияющей жизни, — бывают нелепыми до бесконечности. Кто-то. Кое-где. У нас порой. И выпелось к этой поре — про непутёвую Оленьку.

Жила она с мамой, красивой, как принцесса, стюардессой, надёжной, естественно, как весь Гражданский Флот, в нашем подъезде, в доме ЖСК, а папа у них был воскресный. Смешно говорить, но тех, кто тогда, в позднесоветские времена, сумели купить себе убогие «однушки» и «двушки», считали богатыми людьми. Ну это конечно: кооператив был построен большим вузом, и въезжали туда эмэнээсы, ассистенты, лаборанты и их родственники, изредка — невезучие доценты, а профессура, деканы и их замы, ректоры и проректоры, разумеется, начальники административно-хозяйственной части и прочий бедный контингент получали государственные квартиры, бесплатно.

В отличие от проживавших в государственных квартирах, мы ежемесячно все эти годы платили — отдельной строкой — за грядущий капремонт. В 90– е эти деньги пропали, и если муниципальное жильё худо-бедно, но ремонтируется, счастливые владельцы квартир кооперативных были осчастливлены ещё раз, на этот — окончательно и бесповоротно: вы — не наши, говорили нам чиновники радостно, вы — сами богатенькие, вот и делайте капремонт как хотите. Между прочим, как выяснилось, эти типовые дома вообще были рассчитаны только на двадцать лет, которые давно истекли: это предельный срок износа какого-то там держащего всю конструкцию дома троса. Трос лопнет — дом рухнет. А пока что подъезды обрели вид плачевный, лифты регулярно стали ломаться, коммуникации спели романсы… В девяностые дом ветшал, а Оленька расцветала. Училась в школе, была простовата, но старательна, на фоне разгулявшейся в те годы подростковой вольницы, отрицавшей учителей как класс и бузившей без перерыва, выглядела почти ангелочком. А тут её маму убили. Какой-то цирковой взял у неё в долг большую сумму, а отдавать не захотел, не смог ли — не знаю, а только историй такого рода то десятилетие знало немало. Однако финалы всё-таки различались.

Стюардесса, видимо, заподозрила неладное, потому что, когда сговорились, что придут к ней долг возвращать, включила на запись скрытый магнитофон. По той записи убийц и нашли.

Оленьку взял к себе папа, к тому времени превратившийся в большого такого vip’а, но по получении дочерью аттестата зрелости посчитал, что долг свой отцовский выполнил, и Оленька осталась одна. И вроде вполне преуспела. Трудясь прилежно то там, то тут, сумела получить заочно бухгалтерское — а какое же ещё? — образование. Ну, правда, не без некоторых издержек. С курсовыми и дипломом помог ей мой сын — он у меня молоток в математике. Квартиру пришлось сдавать, а где жить? Ну, то у одного спонсора, то у другого. Хорошо, если попадался молодой и не очень драчливый, а то, бывало, и с фонарями под глазом ходила, и компьютер её летел наземь с пятого этажа, сосланный туда рукою очередного… вот опять это слово… кого? Я не знаю, для этих отношений в русском языке приличных слов не придумано. Любовника? Да не до любви тут. Приятеля? Не было там ни любви, ни дружбы. Сожителя? Ментовское слово, поганое, не для Оленьки. И придётся сказать непатриотично — бой-френда, да. Когда случился зазор — с одним рассталась, другой ещё не явился на горизонте, — полгода жила у нас. Хозяйственная, аккуратная, вежливая такая девушка, не красавица, но мила, мягко-русая, крутобёдрая, крест на груди, что называется, не висит, а лежит. Сын её очень жалел и разбитый бой-френдом компьютер собрал заново — он у меня большой дока в «железе». Бережливая очень. На сэкономленные копеечки, одна к одной сложенные, сумела слетать к подружке в далёкие заморские штаты и даже вернуться обратно.