Ключ от всех дверей - Ольга Николаевна Йокай

– Вот я тебе косичку сейчас заплету!

Старушка тем временем подслеповато уставилась на Мурыся. Тот подошёл, деловито обнюхал подол её домотканой юбки.

– А ты непро-ост, котофей. Ой как непрост, я погляжу! – она погрозила ему узловатым пальцем, потом почесала за ухом. Зверь прижмурил золотые глаза, выгнул спину.

– Мр-р!

– Ладно уж, расскажу я вам сказку. Всё веселее ехать, да и о брюхе пустом меньше дум будет, – баба Ганя хитро прищурилась. – А ты, служивый, слушай, да на ус мотай!

– Так ведь нет у меня… усов. – прозвучал из темноты растерянный голос Мизгиря.

Ивашка просиял, живо обернулся:

– Ты очнулся!

– Да давно уж! – тот дёрнул его за кончик косы. – А ты смешной!

Парень порывисто обнял стрелка, повис у него на шее, стараясь не сделать больно:

– Я так боялся! Думал – лихорадка от ран начнётся. Чем лечить? – он шмыгнул носом, украдкой утёрся рукавом.

– Ну, меня так просто не убьёшь! – Мизгирь фыркнул. – У меня шкура лужёная.

А напевный старческий говорок тем временем уже выводил:

– На море-окияне, на острове Буяне жил-был Андрей-стрелок.

– Стрелок?! – Мизгирь насторожился. – Вы знаете историю о стрелках?! А о башне? О башне вы слышали?!

– Не мешайся! – цыкнула на него бабка. – Узнаешь всё со временем.

Оба напряжённо замерли, ловя каждое слово.

– … Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что…

Сказка лилась и лилась.

– …Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку вот какую службу – ее не то что выполнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна…

По пустым полям, по сухим морям,

По родной грязи, по весенней живой воде,

По земной глуши, по небесной лжи,

По хмельной тоске и смирительным бинтам.

По печной золе, по гнилой листве,

По святым хлебам и оскаленным капканам,

По своим следам, по своим слезам,

По своей вине, да по вольной своей крови…

Сквозь степной бурьян, сквозь хмельной туман,

Проливным огнем по кромешной синеве,

Лишь одна дорожка, да на всей земле,

Лишь одна тебе тропинка –

Твой белый свет, весь твой белый свет…

* * *

Покормили их только утром. Поезд (теперь Ивашка знал, как называются эти сцепленные друг с другом колесные избы) надсадно заскрежетал, замедляя ход, пару раз дёрнулся и встал. За дощатыми стенами раздалась чужая лающая речь. Лязгнул засов, дверь поехала в сторону – и в нее просунули ведро с водой, а следом корыто с тёмной, землистого цвета баландой. В мутной жиже плавали куски нечищеных овощей.

– Господи! Ровно свиньям каким… – только и успела растерянно прошептать баба Ганя, а люди уже подхватились с мест, кинулись, едва не опрокинув ведро.

– Стоять! – рявкнул Мизгирь, разом перекрывая поднявшийся гвалт. – Построились! Женщины-дети – вперёд!

Серые глаза его блеснули холодной сталью, скулы закаменели. Ивашка только глянул снизу вверх, обмирая от испуга и восторга, и понял: нельзя такому не подчиниться. Мизгирь же продолжал выстреливать короткие злые команды.

Каждому в итоге досталось по кружке воды и немного вареной брюквы.

Все сидели смурные, друг на друга не глядя. Остановок больше не было.

Нечистотами из угла разило всё сильней.

Ивашка с ужасом прикидывал: что станется, если приспичит ему самому по нужде?! Ладно по малой… а если большая?! Он ведь не сможет… прямо здесь, на глазах у всех… На глазах у него! Он покосился на стрелка. Жгуче покраснел, замотал головой: «Нет-нет-нет! Только не это!»

Мизгирь тронул его за рукав, глянул недоумённо. Мол, ты чего? Ивашка вспыхнул еще сильней и зажмурился. Стрелок только плечами пожал.

К вечеру умер младенец.

– Отдай, отдай его, милая! – чёрная сгорбленная старуха тянула из рук расхристанной молодки восковой трупик, но та вцепилась в него, прижала к груди и принялась качаться из стороны в сторону с тихим воем. Ивашке было жутко даже смотреть на нее. Он отвернулся, уткнул в колени лицо и зажал себе уши, но и сквозь пальцы проникало скулящее:

– Придёт серенький волчок….

Красноватый глаз сучка пристально уставился на него из стены…

Там-там!

* * *

Очнулись они от собачьего лая. Поезд стоял, по вагону расхаживали солдаты с черными крестами на рукавах, в распахнутые двери вышвыривали узлы и людей, подгоняя их пинками и прикладами.

– Ауфшэйн! Ауфштэйн! Встать! Смирно! Антретен!

– Мурысь! – встрепенулся Ивашка, но кота будто след простыл. На глаза навернулись слёзы. – Мурысенька! Где ты?!

– Луз, шнель, швайне! Бистро! – чужая рука ухватила его за ворот, поволокла прочь от Мизгиря.

Тот кинулся следом. Ивашка забился, силясь вырваться. И всё крутил головой, стараясь не упустить из виду стрелка.

Падая, он ссадил коленку об насыпь. Зашипел, силясь унять боль в ноге. Мизгирь пружинисто спрыгнул рядом, подставил ему плечо, помогая подняться и, таясь ото всех, быстро зашептал в самое ухо:

– Ты только не бойся ничего! Держись за меня. Мы сбежим, обязательно, обещаю тебе. Я всё для этого сделаю. Пока не рыпайся, не зли их. В оба смотри, всё подмечай. А коли появится дверь – уйдем в нее. И там сам чёрт нам не брат! Раз уж ты ключ – а я ключник. Прорвемся!

Ивашка кивнул.

Тем временем людей сноровисто разделили – мужчин, детей, женщин. Не обращая внимания на поднявшийся гомон и плач, построили вдоль вагонов рядами.

Поджарые длинномордые псы яростно рвались с поводков. Низенький человек с лицом злобной крысы под блестящим лаковым козырьком медленно шел, щёлкая длинным бичом, ловко сшибал с голов шапки. Приговаривал дискантом:

– Мюцен оп! Мюцен оп!

Наконец остановился, сунул бич в голенище сапога и поднёс ко рту серую воронку. Та оглушила всех писком.

– Ахтунг! Ви есть собственность Германии и обязан арбайтен… труд на благо немецкий народ! Ви, унтерменш, фюрер оказал большой честь. Ви будет жить лагерь, работать карошо! Труд есть благо! – и замер, будто дожидаясь аплодисментов. Потом прокашлялся и продолжил. – Ви забрать свой вещи. Русиш фрау, киндер ехать машина. Русиш, юдэ манн ходить пешком. Если ви побег, не подчиняйс – ми казнить. Стрелять. Шиссен! – он показал пальцем, будто стреляет, и осклабился.

По колоннам прошел глухой ропот.

Женщин с детьми начали теснить к железным повозкам. Ивашка успел заметить в толчее молодку, по-прежнему прижимавшую к груди мёртвое дитя. Мелькнул цветастый платок бабы Гани. Ивашка растерянно завертел головой, пытаясь углядеть, с ней ли Зоя, и при этом не потерять Мизгиря, не отстать от него.

Солдаты в болотной форме окружили их частой цепью, заставляя построиться