Главная профессия — разведка - Всеволод Радченко

В этих документах практически полностью была учтена позиция Советского Союза. Москвой и мировой общественностью итоги Женевского совещания рассматривались, как серьёзный успех советской делегации с далеко идущими последствиями. В мировой печати появился даже особый термин «дух Женевы», означающий возможность нахождения общих согласованных позиций по таким важнейшим вопросам, как вопросы европейской безопасности, разоружения и т. д.

Женевское совещание 1955 года также подтвердило исключительное значение личных встреч руководителей крупнейших мировых держав для решения важнейших международных вопросов.

Летом 1955 года в Москве началось, фактически без моего участия, моё оформление в длительную командировку во Францию, в ЮНЕСКО — в необычное в то время для нас место по прикрытию. СССР всего лишь год с небольшим, как вступил в эту организацию, и в ней ещё не было ни одного советского международного служащего. Не было также и представительства, которое было создано позднее. Советской стороне был представлен небольшой список вакансий в ЮНЕСКО. Наш денежный взнос в организацию мы уже проплатили, а с направлением наших людей, как обычно, продолжали раскачиваться. Руководство европейского отдела ПГУ решило, что нужно попытаться использовать это направление работы под новым прикрытием. Выбор пал на меня.

Припоминаю, что Александр Михайлович Коротков, узнав о моем оформлении (он не имел прямого отношения к европейскому отделу), выразил своё скептическое отношение к этому прикрытию. В это время он был назначен руководителем нашего представительства в Берлине. Когда мы вернулись из Женевы в Москву, вопрос о моей кандидатуре был уже согласован в Министерстве иностранных дел. Мне показалось, что это может быть интересная работа, тем более речь шла о Париже, а вся моя подготовка в институте и разведывательной школе была связана в первую очередь с Францией.

Помню, что Коротков даже предложил мне поехать с ним на работу в Берлин, но незнание немецкого языка (этот язык я учил только в средней школе и полностью забыл), а также тот факт, что я приеду в Берлин в качестве «протеже» Короткова, повлияли на моё решение отказаться от этого, скажем, лестного предложения. И я в срочном порядке продолжил своё оформление в ЮНЕСКО.

Как раз в это время в Москву по делам ООН приезжал руководитель управления кадров ООН из Нью-Йорка, которому ЮНЕСКО поручило провести беседы с возможными кандидатами, предлагаемыми нашей стороной для работы в ЮНЕСКО в Париже. Когда я ещё находился в Женеве, мои московские руководители решили выбрать для меня должность в департаменте кадров в ЮНЕСКО, что в общем-то, с позиции разведки, вполне логично. Доступ к личным делам чиновников, изучение широкого круга возможных кандидатов на различные должности в организации, короче, поиск возможных объектов нашего интереса. Но в ЮНЕСКО в кадрах тоже были опытные люди. После изучения моей биографии наш вариант был отклонён в весьма деликатной форме, и для меня предложили должность среднего уровня в департаменте социальных наук, так как основное моё образование по диплому было экономист-международник.

Не вникая в суть дела, начальство приняло решение дать согласие на «социальные науки». Встреча с шефом кадров ООН в Москве состоялась в представительстве ООН. Это был англичанин лет 55, несомненно, опытный «людовед». Кстати, англичане очень любили направлять своих людей в отделы кадров международных организаций. Как правило, это были отставники из английской разведки, заслужившие поощрение в годы войны и в первые годы «холодной войны», так как зарплата в международных организациях была намного выше, чем в правительственных учреждениях Великобритании.

Помню, как мой собеседник в самой деликатной форме представился на английском языке, упомянув при этом, что он сам по национальности англичанин. Далее он спросил, на каком языке (в моей анкете были указаны французский и английский языки) я бы хотел беседовать, и хотя задним числом я понял, что это было глупостью с моей стороны, я заявил, что готов беседовать на английском, равно как и на французском. Это было, конечно, наивное решение, так как французский язык я учил в серьёзном языковом вузе, совершенствовал год в разведывательной школе с опытными педагогами и уже дважды работал с языком за рубежом, притом первый раз достаточно длительное время. Английский язык был моим вторым языком, и я учил его в разведывательной школе ускоренным темпом — 4 семестра за год, и заканчивал изучение, уже работая в ПГУ. Экзамены за полный курс сдал на отлично, буквально за 2–3 недели до встречи с ооновским кадровиком. Беседа прошла, как мне показалось, успешно: я ответил на различные очень простые вопросы, рассказал немного о себе, и на этом мы расстались.

Уже значительно позднее, работая в ЮНЕСКО, я имел возможность ознакомиться с заключением ооновского чиновника о встрече со мной. Помню, он указал, что в целом я «произвёл положительное впечатление интеллигентного молодого человека», а далее было коротко сказано, дословно: «предпочёл беседовать на английском языке, английский язык — рудиментарен». Этот эпизод имел свои последствия.

Я, в сопровождении второго секретаря нашего посольства, который по совместительству занимался делами, связанными с ЮНЕСКО (доброй памяти Валентина Забарина), прибыл на представление в департамент социальных наук. Исполняющим обязанности директора департамента был француз Ги де Ляшарьер, о котором сообщу несколько слов позже. Беседа с Ляшарьером, конечно, велась на французском, мой провожатый из посольства прекрасно говорил на этом языке. И мой французский также, видимо, был вполне удовлетворительным.

Ляшарьер остался доволен нашим знакомством. Далее мой провожатый из посольства откланялся, и Ляшарьер сказал, что подошло время, назначенное нам для встречи с генеральным директором ЮНЕСКО. В то время это был американец Эванс, типичный техасец, получивший назначение в ЮНЕСКО как компенсацию за свои услуги на прошедших трудных очередных выборах американского президента.

И вот когда мы по длинному коридору направлялись в сторону кабинета генерального директора, Ляшарьер вдруг остановился и сказал: «Хотя это и международная организация, но мы находимся во Франции; я думаю, несмотря на то, что доктор Эванс американец, беседу мы будем вести на французском». Потом я уже понял скрытый смысл его предложения, связанный с моими слабостями в английском языке. В свою очередь, Эванс был явно не силён во французском. Ляшарьер довольно подробно представил меня, попутно уточняя по-французски у меня некоторые детали. Реплики Эванса были односложные и с таким американским произношением, как говорят, будто он «держал горячую картофелину во рту», что отдельные слова просто нельзя было разобрать. В этой связи встреча закончилась очень быстро, видимо, ко взаимному удовлетворению. Так началось моё пребывание во Франции.

Я столкнулся, особенно на первых порах, с большими трудностями. Во-первых, моего французского языка оказалось недостаточно для того, чтобы самостоятельно работать, особенно над написанием документов. Во-вторых, в области социальных наук, а в ЮНЕСКО это сводилось к модной в то время на западе социологии, мои познания были просто нулевые. Напомню, что тогда в Советском Союзе социологии просто не существовало, а те её маленькие ростки, которые появились в первые годы советской власти, были полностью искоренены. Выручало меня, с одной стороны, то, что департамент социальных наук главным образом занимался администрацией науки, организацией конференций, симпозиумов, заключением контрактов на различные исследования, а с другой стороны — очень внимательное и, я бы сказал, доброе отношение ко мне моих коллег по организации.