Тайны Аральского моря - Алик Затируха

камешки, окурки. Все кости дяди Мити, кажется, скреплены на живую нитку; все части его тела или сильно отстают или, наоборот, неумеренно поспешают друг за другом и, стремясь войти в нужный для движения ритм, так вихляют, выделывают такие кордебалеты, что только диву даёшься, как всё-таки дядя Митя добирается до «Рыбника» и обратно домой, не растеряв по дороге добрую половину своей хлипкой конструкции.

«Смотри-ка, выжил!» — должно быть, удивлённо хмыкнула как-то мать-природа, и в награду за такую стойкость позволила ему удерживать в руке кисть — в руке тоже таким изуверским образом вывернутой, в какой другому и ложку до рта не донести.

И так был одинок в этом мире дядя Митя, как… Нет, тут сравнение будет в пользу Бабы-Яги. Пусть и ненадёжный товарищ Кощей Бессмертный, но к Бабе-Яге хоть он иногда в гости наведывался.

Наш дом находится во дворе, забор которого — общий с садом «Рыбника». Разумеется, когда пришло моё время, я без всяких поблажек и отсрочек был призван дядей Митей на разноску афиш. Да и как нам, «рыбницким» пацанам, в отличии, например, от «трудпосёлских» «шанхайских» или «курортских», — как нам можно было увильнуть от этой службы? «Рыбник» со всеми его причиндалами был для нас всем — буднями и праздниками, радостями и печалями. И выпавшая нам по месту жительства повинность принималась как должная.

Но на всё в нашем мире есть свой укорот — время. В том числе — и на всякого рода повинности. Вот и разносчики афиш нашего призыва повзрослели, и дядя Митя понимал, что вот-вот они могут сказать ему жёсткое: «Нет!» Он всегда правильно определял для каждого канун такого момента — и уже больше не просил о помощи. Никогда.

Для меня такой момент долго не наступал. Игорёк Кудряшов, тоже «рыбницкий», уже был освобождён дядей Митей от разноски афиш, а я всё ещё оставался на службе и безропотно шёл к дяде Мите, если он призывно махал мне клюкой.

Освобождён я был от этой службы только тогда, когда дядя Митя впервые увидел меня с Людой Ким. А, может, и Игорька он освободил по той же причине, увидев его с Людой ещё раньше? С кем, первым из нас, Люда пошла смотреть кино в «Рыбник»?

Мне стало интересно — совсем освобождён? Ну-ка, ну-ка, дядя Митя, так ли уж решительно ты отказался от моих услуг?

Рассчитал, когда дядя Митя со стопкой приготовленных для разноски афиш будет у ворот сада «Рыбника» высматривать жертву. Нарочно останавливаюсь в нескольких шагах от него, у стенда с анонсами месячного кинорепертуара. Внимательнейшим образом долго рассматриваю киноплакаты, хотя уже наизусть знаю не только исполнителей всех ролей, но и фамилии авторов всех плакатов, их тиражи и названия типографий, в которых они печатались.

Ноль внимания.

«Ну, и не надо!» — наполовину обиженно, наполовину облегчённо подумал я и пошёл в бильярдную, где уже становился завсегдатаем, — на горе и печаль родителям и учителям своим, которым так и не удалось удержать меня от этого пагубного для советской молодёжи увлечения, и я только до восьмого класса приумножал собой ряды круглых отличников нашей школы.

Было бы глуповато покидать ряды круглых отличников только для того, чтобы стать заурядным игроком в бильярд. А чтобы стать заметной фигурой в этой удивительной игре, кроме способностей нужны были и регулярные тренировки.

…Вот и в тот раз — с утра, под дождём, рысью из дома в бильярдную «Рыбника». Наскрести по всем карманам шестьдесят копеек для часовой игры кое-как удалось.

Давненько уже, видать, стоит на обычном своём месте с приготовленными для разноски афишками дядя Митя — трудно подкараулить жертву в такую погоду. Седые космы волос на непокрытой голове слиплись; блестят от воды не только огромные несуразной формы ботинки, но даже клюка.

Торможу шаг около него — а вдруг попросит? Ни слова, ни звука. Дядя Митя неподвижным взглядом смотрит мимо меня. С волос, с кустистых бровей, с кончика носа капает вода.

— Дядя Мить… — я осторожно прикасаюсь к мокрому рукаву кургузого пиджачка художника.

Только теперь он перевёл взгляд на меня.

Я, казалось бы, давно знаю каждую чёрточку лица дяди Мити, каждую пуговицу и заплатку его поношенной одежонки, каждую трещинку и сучок его палочки, но вот так — глаза в глаза… Я впервые увидел, до мурашек по коже почувствовал, что вся жизнь дяди Мити, почти ушедшая из его высохшего, непослушного тельца, — там, в его глазах. Мига мне хватило, чтобы понять — каких бы ещё жестокостей не припасла судьба этому удивительному человеку, а ни слезинки не выдавить ей из этих глаз. Но и самой лёгкой улыбки никогда уже у них не получится.

Решительно беру всю оставшуюся стопку афишек:

— Я их все разнесу, дядя Митя. Всё равно делать нечего.

…Вот и в этот раз — разнёс фанерки-афишки по городу, принёс в мастерскую художника вчерашние.

Дядя Митя и с давними своими помощниками никогда не заводил никаких разговоров — тех разговоров о том-о сём, которые могли бы как-то сблизить собеседников, помочь им понять друг друга. Он даже «спасибо!» никогда не говорил.

— До свидания, дядя Митя.

И вдруг:

— Подожди, Алик.

Голос всё тот же — Бабы-Яги. Но сейчас было что-то такое в этом голосе… Вот сейчас я бы поверил, что дядя Митя когда-то умел гладить по головкам малышню и даже сюсюкать с ней. Во что ещё минуту назад ни за что бы не поверил.

И ни разу до этого я не слышал, чтобы дядя Митя кого-то назвал по имени. Ни разу! Даже в общении с директором «Рыбника» ему хватало местоимений.

… Из мастерской дяди Мити я вышел не с пустыми руками.

…Идём на Проход рассматривать нашу общую теперь тайну. Лёня и Игорёк ещё не видели — что же я несу в сумке. Ничего-ничего, потерпите.

Кивая на мою ношу, Игорёк, прищурившись, спрашивает:

— Алик, а почему дядя Митя отдал это именно тебе?

Попытаться ответить, почему именно мне, — такая попытка могла бы обернуться надуванием щёк.

— Не знаю, — ответ, конечно, не очень убедительный, но и придраться к