Спасти империю! - Алексей Фомин

Еще бы Валентину этого не хотеть! Такое предложение свидетельствовало о весьма неожиданной благорасположенности царского дядьки к земскому посланцу.

Вход в тронный зал находился за большой двустворчатой дверью, сплошь покрытой затейливой золоченой резьбой. Караульные, стоящие у двери, завидев царского дядьку, тут же отлипли от стены и замерли, прижав к себе бердыши.

– Вот я вам… – погрозил им Никита Романович, когда они раскрыли перед ним створки дверей.

Сводчатый зал с двумя рядами колонн был весь расписан неярким растительным орнаментом. В основном какие-то причудливые ветки, лозы, голубенькие цветочки и разнообразные листья. А на центральных местах сидели черные двуглавые имперские орлы в овалах, свитых из дубовых листьев. Напротив двери на трехступенчатом возвышении стоял трон. Вместо ножек он опирался на спины двух золотых львов, спинкой же служил двуглавый резной орел с поднятыми крыльями. Короны у орла были золоченые или золотые. С расстояния и не разберешь. Подлокотники же у кресла были вырезаны то ли из слоновой кости, то ли из моржового бивня с набивными бархатными вставками под царские локотки. Такая же мягкая вставка малинового цвета была и на груди у орла. Вдоль стен зала как по линеечке были расставлены стулья, а пол закрывали толстые, пушистые ковры.

– Ну как, нравится? – поинтересовался Никита Романович у своего спутника.

– Красота… – ответил Валентин, нисколько не слукавив.

– Италийские мастера делали, – деловито пояснил Никита Романович, кивнув на трон.

– А что же не нашим мастерам заказали? Наши, ярославские, чай, не хуже сделали бы. – Слова эти вылетели у Валентина как-то сами собой, автоматически. И сказано это было просто, без всякого умысла. Лишь бы разговор поддержать. Но едва он услышал сам себя, как сообразил, что говорить этого не следовало бы.

Никита Романович вздохнул и сделал приглашающий жест рукой, указав на стулья.

– Присядем… – Они уселись, причем Валентин сел через два стула от всесильного регента, на третий. Сел он на самый краешек, повернувшись к собеседнику и аккуратно, как паинька, сложив руки на коленях. Никита же Романович вальяжно развалился, вытянув вперед ноги и сложив руки на небольшом, едва наметившемся пузике. – Так ты, Михайла, говоришь, что отчим твой… Что там с ним случилось?

– Осужден земским судом на исключение из купеческой гильдии и изгнание из города.

– За что же его так?

– Торговлю вел на иностранные деньги.

– Эк его… – крякнул Никита Романович. – Как же он так опростоволосился?

Валентин лишь всплеснул руками.

– Ума не приложу. Неужто денег мало ему было? Ведь сел на все готовое. Распоряжался всем достоянием семьи, накопленным многими поколениями нашего рода. Не знаю… А мне пришлось виру за его прегрешения выплачивать. Десятую долю от всего…

– Эк… – вновь крякнул Никита Романович. – Жаль, жаль… И у меня с ним кое-какие делишки неоконченными остались.

– Я как наследник и назначенный судом распорядитель готов продолжить все митряевские дела.

– Ладно. – Никита Романович кивнул с видимым удовлетворением. – Позже как-нибудь обсудим. – Он отнял одну руку от живота и тщательно пригладил бороду. Во время этой паузы Валентин сидел не шелохнувшись и ожидал продолжения разговора. – А скажи-ка мне, Михайла, кто же послал тебя сюда?

Валентин сделал удивленные глаза.

– Вы же видели верительные грамоты… Дума боярская да гильдия купеческая.

Никита Романович усмехнулся.

– Не о том спрашиваю. Понятно, что Дума, немного удивительно, что гильдия… Кому именно первому эта мысль в голову пришла? Ведь в начале любого большого дела конкретный человек всегда стоит. И почему именно тебя выбрали?

– Мне, Никита Романович. Мне эта мысль в голову пришла. А поддержал меня Прозоров Гурьян Гурьяныч. В одной стране ведь живем: и земщина, и опричнина. А чем живем и как, того друг про друга не знаем. Отсюда и недоверие, и небылицы всякие про то, что и здесь, и там делается. Вот и придумал я это посольство. Здесь, в слободе, я земские интересы представлять буду, а там, в Ярославле – ваш интерес. Глядишь, и разговор спокойный между опричниной и земщиной завяжется. Ведь главное – начать. Хоть с малого шажочка.

Боярин не смог сдержать двусмысленной ухмылки. Теперь он буквально ел собеседника глазами, словно пытаясь проникнуть взглядом в его голову и прочитать его мысли.

– Я в купечестве никогда не сомневался. Купцы всегда чувствовали, что правда на нашей стороне. Одно удивительно. Ради такого дела и Прозоровы с Митряевыми примирились?

– На самом деле мы с Гурьян Гурьянычем сначала общий язык нашли, а уж потом мне эта мысль про посольство в голову пришла.

– И чего же вы хотите с Гурьян Гурьянычем?

Здесь уж настал черед ненадолго задуматься и Валентину. Можно было, конечно, продолжить играть в дипломатию, но Валентину показалось, что боярин Захарьин готов говорить с ним откровенно, без экивоков, и ждет от него такой же открытости. А потому он решил не крутить, а перейти к самой сути дела.

– Примирения, Никита Романович. Примирения и воссоединения Руси. И величия государства русского.

Вновь воцарилась непродолжительная пауза, и вновь боярин-регент сверлил Михайлу глазами. Теперь Никита Романович не сидел вальяжно развалясь, а весь подобрался, как хищник перед броском.

– И бояре этого хотят? – спросил он.

– Конечно. Бумагу-то они мне подписали.

Никита Романович скептически хмыкнул.

– Знаем мы, чего они хотят. Царя Ивана в безвольную куклу превратить, под себя подмять, меня же и родню мою от царя удалить и в ссылку отправить. Самим же творить безобразия всяческие!

Ближайший царский родственник не играл. Он говорил откровенно. Откровенно и… эмоционально. А значит… Значит, внутренне он готов к поиску компромисса. Но удерживает его от этого страх. Страх потерять Ивана, страх потерять положение, а там, чем черт не шутит, и саму жизнь. Ведь он прекрасно помнит, как было со старшим братом Ивана Дмитрием. Да, его, Никиту Романовича, даже включили в состав опекунского совета для проформы. Но заправляли всем Адашев и Сильвестр. Да Курбский еще к ним примыкал. Захарьиных же задвинули так далеко… Но нет худа без добра. Забыли все про Захарьиных, и про младшего брата Ивана, у них в дому воспитывающегося, тоже позабыли. А Дмитрий-то, царство ему небесное, недолго пожил. И вот тут-то уж Никита Романович своего не упустил. Список нового опекунского совета составлял сам. И вписал туда только своих. Никаких тебе Адашевых и Курбских. А дальше… Попа Сильвестра отправили в монастырь, с Адашевым покончили. Курбский, жаль, успел сбежать за пределы Руси. Боярство возроптало. Боярская дума попробовала прижать Никиту Романовича, распустить существующий опекунский совет и создать новый. И вот тут-то Никита Романович и сделал ход конем. Царевич Иван пропал! Царский поезд выехал из Суздаля и исчез. И не объявился ни в стольном граде Ярославле, ни в Москве, ни где-либо еще. И так продолжалось почти целый месяц. Боярская дума была в недоумении и замешательстве. Государство не может существовать без главы. Если царевич Иван мертв, то нужно выкликать нового претендента на царство. А кого? Родного брата Иоанна Васильевича – Юрия? Так и он пропал вместе с царевичем Иваном. Двоюродного брата Иоанна Васильевича – князя Старицкого? А если законный царь Иоанн Иоаннович все-таки жив и вскорости объявится? Хуже нет, чем два царя на одном троне. Резни тогда не избежать…