У Ромео нет сердца - Лена Петсон

Наконец, появляется он. Местный Рэмбо. Да, у меня еще есть силы шутить. Грузный, высокий мужчина идет ко мне стремительно, как ходят те, кто привык спешить и думать в таком же темпе.

— Вы знакомы с этим человеком? — полицейский протягивает фотографию.

Он говорит стоя, не сводя с меня взгляда, отчего мне ужасно не по себе. После его слов: «Вижу, вы уже сомневаетесь?» — я поднимаю голову. Серые, безучастные глаза смотрят на меня в упор, и мне не удается скрыть своего удивления. На фотографии тот самый чудаковатый старик с киностудии…

— Да, я знаю его. Но видела всего лишь раз.

— Где и при каких обстоятельствах?

Я рассказываю все, что знаю об этом старике: как он встретил меня на кастинге, как был учтив, как похвалил и пожелал удачи. Все это время я испытываю странное чувство — смесь страха, печали и тревоги… Удивительно, я совсем не знала этого человека, меня не связывают с ним никакие воспоминания, кроме той встречи, но мне почему-то очень грустно…

— А что случилось?

— Попал под машину. Не можем найти родственников, по прописке он давно не живет.

— Он жив? — Мне хватает смелости задать этот вопрос.

— Умер.

Ровно на сутки незнакомец, которому я посвятила всего полчаса своей жизни, вытесняет из нее все — Димку, маму, Марину и даже Марка. Все мои мысли о нем — о старике, прожившем долгую жизнь, после которой в его кармане нашли только мой телефонный номер. Человек оставляет после себя лишь память. А что, если некому подумать о тебе после твоей смерти? Значит, ты жил напрасно? Так, что ли? Суровая мысль. Теперь я боюсь смерти тех, кто мне дорог. Боюсь груза воспоминаний, который может лечь мне на плечи. Романтических бредней о Марке мне вполне достаточно…

На следующий день вечером звонит телефон, и я вновь слышу имя человека, благодаря которому моя любовная лихорадка стала немного утихать.

— Юля, я хотел бы поговорить с вами об Арсении Павловиче…

— Здравствуйте, простите, а с кем говорю?

— Ах, да. Извините, — произносит властный мужской голос. — Я режиссер фильма «Ромео и Джульетта», на главную роль в котором вы пробовались…

— Простите, как вас зовут?

— Никита Петрович.

— Вы, конечно, извините меня, Никита Петрович, но это уже и на фарс не похоже, это комедия какая-то… — я говорю это и сама себя не узнаю, такая наглая. — Это нормально, когда режиссер сам звонит школьнице по поводу главной роли в фильме, да? Вы, наверное, мне сейчас сниматься предложите, да? Очень смешно…

— А вы — девочка боевая, — говорит он, вбивая гвоздь каждым словом. — Ничего смешного нет. Арсений Павлович до всей этой трагедии мне звонил и очень рекомендовал вас. Я ему доверяю. Но, увы, в то время я не записал ваш номер. Сейчас, когда вы, так сказать, нашлись, предлагаю встретиться. Завтра в два часа буду вас ждать. Адрес тот же.

* * *

И вот новый день, вновь бесконечный коридор с бурлящей толпой чем-то занятых парней и девчонок. Вновь шум, гам, растерянность и двери, двери, двери. Я утопаю в этом море людей, творящих чужие мечты. И уже боюсь себя здесь потерять…

Режиссер похож на карлика с добрым лицом. Всем своим видом он демонстрирует, как важен и разъярен, однако на самом деле выглядит удрученным и даже печальным. Есть в нем что-то притягательное, быть может — бездонная грусть в глазах или едва заметная улыбка, которая читается в уголках его пухлого рта. Человеку с таким лицом можно верить. Короткие всклокоченные волосы, обрамляющие круглую лысину, добавляют этому образу немного комизма.

«До сих пор во всей этой истории с кино от меня ничего не зависело, почему сейчас я должна испытывать страх и лезть из кожи вон?» — думаю я. И это меня успокаивает. Цинизм — мой друг, он часто поддерживает меня. Хорошо, что я не имею ни малейшего представления о том, как нужно себя вести и чего от меня ждут, — иначе исчезла бы, не успев войти в эту неведомую мне жизнь.

Я произношу эту фразу сначала тихо, чтобы прислушаться к собственным интонациям, потом — в полный голос. На мгновение ловлю себя на том, что, в сущности, мне все равно, как меня оценят, пусть даже обсмеют. Обвожу помещение взглядом, внимательно всматриваясь в окружающих. Они просто люди, обычные люди… такие же, как мама, Димка и я…

Стоп, я же говорю им о себе. Эти строки — о моей жизни! Да, я его не знаю — совсем не знаю. «Незнаемый — предстал он предо мною…» Кажется, я перестаю ощущать грань между мыслями и реальностью, чувствую себя наивной, глупой и бездарной, но из последних сил продолжаю выговаривать слова.

Продолжать дальше не могу: делаю паузу, вчитываясь в следующие строчки, и вдруг чувствую, что еще мгновение — и уже не смогу сдержать слез…

— Достаточно! — командует режиссер и наклоняется к той самой тетке, которая в прошлый раз напомнила мне бабу-ягу.

Я продолжаю стоять, словно голая. Вокруг меня снуют люди. А те двое — в данный момент они мои боги — все продолжают что-то обсуждать. Наконец, режиссер смотрит в мою сторону, машет кому-то, и передо мной тут же предстает шустрая девушка.

— Пойдемте, — говорит она, показывая мне на дверь.

— Это все?

— Да, если вы нам подходите, мы вам позвоним, — говорит она голосом тетеньки, объявляющей на вокзале прибытие поездов.

Выхожу на автопилоте. Против моей воли в голове роятся мысли о том, что какие подарки ни преподносила бы мне судьба, нужно угомониться и сидеть тихо дома, а не выставлять себя прилюдно дурочкой. Уставшая от волнения, я чувствую, что презираю себя, все мои переживания смешны… и нужно как можно скорей добраться до дома…

* * *

Я заметила Кирилла давно, когда только вошла в здание, — сейчас он поджидает меня у входа. Нет, я не могу разговаривать с ним, я должна во что бы то ни стало уклониться от встречи. Мое раздражение беспричинно, но я не в силах его побороть… Не хочу видеть Кирилла, мне не о чем с ним говорить. Как в плохой кинокомедии, протискиваюсь к гардеробу так, чтобы Кирилл меня не заметил, хватаю куртку и выбегаю, надевая ее на лету.

— Ох, Юлька, ты — класс!

Он догоняет меня уже на перекрестке. Черт, зачем ты увязался за мной! Я не отвечаю ему потому, что слишком хорошо воспитана, чтобы высказать свои мысли вслух. Лишь улыбаюсь в ответ.

— Ну, как? — спрашивает он.