Алеша - Анри Труайя

– Это хороший знак! – сказал Георгий Павлович. – Начинается! Если Европа им не поможет, они сдохнут как крысы!

Он потирал руки, вдыхая запах жаркого, которое Елена Федоровна поставила в духовку. Алексей радовался неожиданному просветлению после угрозы бури. Праздник мог начаться. Все было готово, когда Тьерри позвонил в дверь.

Он держал в руках букет. Девять роз чайного цвета. Елена Федоровна порадовалась красоте цветов и поставила их в вазу. Сели за стол. Алексей и мать подавали блюда. Тьерри похвалил закуски и попросил еще мяса. Он казался счастливым в обществе людей, так непохожих на его окружение. Может быть, это было лишь проявлением «вкуса жизни», как говорила мама? В любом случае Алексей был признателен другу за то, что он так легко принял странности семьи Крапивиных.

В оживленном разговоре даже не коснулись советско-британских отношений. После кофе родители собрались уходить. Им надо было присутствовать на лекции в русском литературном кружке. Алексей с радостью остался наедине со своим другом. Они сели на диван. Тьерри вздохнул:

– Я объелся! Так вкусно!

– А что бы ты сказал, если бы я разрешил готовить матери? Она хотела накормить тебя русской едой!

– Мне, конечно, понравилось бы! – уверенно сказал Тьерри.

«Вновь „вкус жизни!“» – подумал Алексей. Он собирался было ответить шуткой, но друг опередил его:

– Ты что-нибудь помнишь о России?

Вопрос обескуражил Алексея настолько, что он не сразу смог ответить. Тьерри вызывал его на доверительный разговор, и он должен быть искренним. Трудная задача. Наконец он тихо сказал:

– Помню ли? Да, немногое. Но я не знаю, мои ли это воспоминания или их подсказали мне родители.

– Расскажи.

– Это не очень интересно!

– А я уверен, что да.

– Хорошо. Ты сам хотел.

И Алексей рассказал, путаясь, о том, что пришло ему на память о жизни в Москве в большом доме, о бегстве из России, о приезде во Францию. Увлекшись рассказом, он удивлялся удовольствию, с которым восстанавливал забытые картины. Ну вот, как и его родители, он с грустью барахтался в своем русском прошлом.

– Великолепно, – сказал Тьерри. – Почему бы тебе не написать об этом в «тетради-дневнике»?

«Тетрадь-дневник» – еще одно изобретение месье Колинара. Раз в неделю, в среду, ученики должны были в тетради ad hoc рассказывать об одном из событий в своей жизни: каникулах, посещении церкви, спортивном соревновании, впечатлениях от чтения или спектакля, прогулке в лес… Упражнение предназначалось для развития пера.

– Нет, – отрезал Алексей, – я никогда ничего не напишу о России.

– Почему?

– Родители слишком много говорили со мной об этом! Надоело!

– Ты еще более убогий, чем я! – сказал Тьерри, смеясь. – Мне кажется, что если бы я был русским, то кричал бы об этом на всех перекрестках.

– Да! Жизнью в изгнании нельзя гордиться!

– Можно! «Каждый необычный человек достоин того, чтобы его лелеяли как редкое растение» – как сказал старый лис Вольтер.

Алексей насторожился. Почему Тьерри приписывал великим людям большинство оригинальных мыслей, рождавшихся в его голове? Однако хитрость была такой изящной, такой убедительной, что он не посмел упрекнуть его. Он даже поверил в нее. Как если бы на самом деле Вольтер, или Гюго, или Монтень говорили с ним голосом его друга.

– Я удивлю тебя, – продолжил Тьерри, – но я считаю, что твоя принадлежность двум странам – священный дар. У тебя есть возможность читать великих русских писателей в оригинале. Это потрясающе!

– Я очень плохо читаю по-русски.

– Тогда учись. Достоевский, Толстой стоят труда.

– Мне осточертела русская литература, хватит французской!

– Ты и в самом деле придурок!

– Я дочитал «Дело Кренкебилль». Довольно красиво!

– Это безделушка по сравнению с «Преступлением и наказанием»! Но этой книги я тебе не дам.

– Почему?

– Потому, что надеюсь, что ты прочтешь ее по-русски.

– И не думай! У тебя есть еще что-нибудь Анатоля Франса?

– Да. «Боги жаждут». Это один из его лучших романов. Действие происходит во времена Террора. Увидишь, как благородные политические идеи могут перерасти в кровавое безумство. Может быть, это напомнит тебе русскую революцию!

– Тогда это меня не интересует!

– Ты что, дурак?

Алексей взорвался:

– Когда ты наконец поймешь, что мне наплевать на революцию, на Россию, на все, что исходит оттуда?

– Ну, ты даешь, старик! Уверен, что ты совсем не знаешь историю своей страны!

– Не знаю! И не хочу знать! Мне преподают историю Франции в лицее. Этого достаточно!

– Родители не пытались тебя приобщить?..

– Пытались. Но я не захотел. Петр Великий, Екатерина Вторая, Александр Первый, Николай Второй – мне наплевать на них! Мне нужны Людовик Четырнадцатый, Наполеон, Гамбетта, Клемансо!.. Это прошлое – мое. Я сделал свой выбор. Я хотел бы родиться во Франции, говорить только на французском. Даже моя фамилия мне не нравится – Крапивин… Это смешно!

– Ты хотел, чтобы тебя звали Дюпон?

– Прекрасно! – воскликнул Алексей. – Дюпон, отлично! Дюпон. Дюпон, как всех!

Потом, успокоившись, сказал тихо:

– Прости. Я говорю то одно, то другое. Я верну тебе «Кренкебилль» и прочту «Боги жаждут», потому что, как ты говоришь, это настоящая вещь!

– Я принесу тебе книгу завтра в школу. И ты можешь себе ее оставить.

– Как это оставить?

– Я отдаю ее тебе.

– Спасибо, старик, а я тебе ничего не могу дать. Этим мы всегда будем отличаться друг от друга.

Они замолчали. Как будто бы разговор истощил их последние силы. Им, казалось, больше нечего было сказать друг другу. После тяжелого молчания вновь заговорили о лицее. Им вновь было по четырнадцать с половиной лет. В шесть вечера Тьерри посмотрел на часы и громко сказал:

– Пора отчаливать. Я назначил шоферу время. Он, наверное, ждет меня внизу.

Они подошли к окну. «Делаг» бутылочного цвета стоял у кромки тротуара.

Тьерри переоценил свои силы. Он очень устал после полутора часов хождения по залам музея. Да и Алексей растерялся среди множества картин, окружавших его со всех сторон. Это был его первый визит в Лувр. Открытие шедевров сопровождалось чувством восторга и отвращения одновременно. На улице даже закружилась голова, как от излишней дозы вина. Они сели в «Делаг».

– Нужно будет как-нибудь вернуться сюда, – сказал Тьерри, – хочется посмотреть ранних итальянцев…