Нескучная жизнь майора Чапаева - Александр Архипов

— Да, а что же вы о ноже не спрашиваете? — спросил Михаил Иванович, остановившись на полдороги от операционной и вынимая из кармана предмет, перемотанный марлей, с пятнами крови.

И вот тут все посмотрели не на Михал Иваныча, не на нож в окровавленной марле и даже не на попу продолжающей болтать по телефону медсестры Маши. Опера смотрели на следователя Корнева Владимира Руфатовича, в обязанности которого входил сбор вещественных доказательств, орудий преступления и прочих обязательных процедур, связанных со следствием. Нет… ну мы-то думали… а он! Пока Руфатыч молча открывал рот, багровел лицом и шмыгал носом, доктор подошёл ко мне и сунул в руку марлю с пятнами, похожими на кровь, и предметом, на ощупь похожим на нож.

— Так, на всякий случай. Ножик обычный. Кухонный. Из набора, я думаю. Такие наборы в любом хозяйственном продают. Пока новый, острый, как собака. — на всякий случай пояснил Михал Иваныч и, кивнув всем, мурлыкая что-то себе под нос, скрылся за непрозрачной стеклянной дверью со строгой надписью: «Операционный бокс. Посторонним вход строго запрещён».

— А когда бы я… мы? Наш медэксперт приехал, когда этого подрезанного уже в больницу увезли. Так что его, а тем более нож у него в бочине, никто в глаза ещё из следственной группы не видел. Спасали ж человека! Понимать надо! И там темно ещё было. — начал было оправдываться Руфатыч.

— Значит, так. Алик, в регистратуру. Изымаешь все документы пострадавшего. Дрозд, звонишь Чегеваре, пусть пробьёт по нашей базе господина Сажина. Потом вместе с Аликом в адрес. Мамы, папы, жёны, дети, любовницы, соседи… по полной программе. А мы с Владимиром Руфатовичем на место преступления и туда же собираем свидетелей. Потом Руфатыч возвращается в больничку и проводит первый допрос потерпевшего, а я на базу. Сбор в семнадцать часов. Вопросы? — почти скороговоркой выпаливаю я.

— Так, может. — в чём-то засомневался Владимир Руфатович, вспомнив, что следствие, собственно, ведёт он.

— Все вопросы в семнадцать ноль-ноль, — чуть повысил голос я, давая понять, что никто его за халатное отношение к орудиям преступления ещё не прощал.

Спускаясь к машине, звоню своему заму:

— Спите, товарищ Эрнесто? — спрашиваю строго.

— Ну, во-первых, не Эрнесто, а Эрнест, учи вас. А во-вторых, поспишь тут. Такое впечатление, что воспитателем в детский сад устроился, честное слово. Где ты её взял? Башку от её вопросов рвёт! — шёпотом ответил Чегевара, сидя в своём кабинете на своём рабочем месте.

— Потом расскажу. Сейчас тебе Дрозд звонить будет. Отработаешь вопросы, сразу инфу мне сбросишь. Чем Лядова занимается? — почему-то тоже шёпотом задаю вопрос.

— Полы моет и вопросы задаёт. Попросила, чтобы в её сторону не смотрел из-за короткой юбки, и моет. Сказала, что завтра в джинсах придёт и окна вымоет, а то, типа, во тьме пребываем. Ничё так девка, не кобенится. Давай, Андрюх, а то мне пора воду в ведре менять. Пойду, а то злится, — как-то по-домашнему ответил Чегевара и отключился.

«Может, она и борщ умеет варить?» — как-то стремительно пронеслась мысль, опережая другую мысль: «На хрена я согласился?»

В «родное гнездо» я вернулся первым. Собственно, кабинет нашего отделения планировки был странной. Случайный или вызванный посетитель попадал в достаточно большое помещение площадью метров сорок. В этом пространстве в хаотичном порядке были разбросаны: четыре письменных стола с компьютерами, один шкаф с чёрт-те чем, три стеллажа с папками и журналами, две навесные полки (опять же с чёрт-те чем), четыре металлических сейфа, крашенных зелёной масляной краской, с залапанными дверками, и вечно падающая вешалка на трёх ножках. В углу стоял хронически виноватый перед всеми за пустоту своих полок холодильник, купленный в складчину года два тому назад. На стенах висели два портрета. Любимого президента и обожаемого министра внутренних дел. Прикол был в том, что президент с министром старели с каждым годом, а их портреты нет! В дальней стене общего кабинета существовал проход в другой кабинет, поменьше. Это был мой личный кабинет. То есть проход в кабинет был, а вот двери в него не было. Фамилия придумавшего такую планировку архитектора была строго засекречена. И вызванный или добровольно рвущийся со мной пообщаться был вынужден сначала постучать в висевший на стене фанерный плакат и громко спросить: «Можно?» или «Разрешите?». В зависимости от вопроса звучали одни и те же ответы: «Можно козу на возу…» или «Давай, только быстро!» На плакате была изображена баба со злющим лицом и толстым пальцем у нижней губы. А внизу было написано: «НЕ БОЛТАЙ». Стучали обычно ей в голову. Оттого с каждым годом «наша баба» становилась всё страшней и страшней.

В прошлом году проверяющий подполковник из Главка, увидев нашу злую бабу, спросил у шефа:

— Филипп Петрович, а эта наглядная агитация для кого висит? Для задержанных или сотрудников? Что значит «не болтай»? А напомните, пожалуйста, у Чапаева, какой процент раскрываемости?

Мой закуток оригинальностью дизайнерских решений не отличался. Ну разве что. На одной из стен висела большая репродукция портрета героя революции комдива Чапаева Василия Ивановича. А под ним приладили муляж кавалерийской шашки в ножнах и деревянную кобуру от легендарного пистолета «маузер». Шашку и портрет подарили мне сослуживцы на один из дней рождения. Сказали, что купили на «птичьем» рынке. А кобуру нечаянно конфисковал как вещдок на обыске в каком-то народном театре Вася Крепченко. Не знаю, прибавляло ли мне всё это авторитет, но на вопросы посетителей мои опера честно отвечали, что это действительно шашка и «маузер» прадеда майора Чапаева. Зато появилась традиция. Каждый год на седьмое ноября под портретом ставили грубо сколоченную табуретку с букетом цветов и стаканчиком водки с куском чёрного хлеба. Что интересно, утром восьмого числа водки в стаканчике не было. Подозревали уборщицу тётю Лизу. Но претензий не предъявляли. Уж очень крупной была тётя Лиза. А там, где есть традиция, есть и её сподвижники.

Как сказал майор Крепченко, «Красивый повод оправдывает любую пьянку!»

К чему я это? Первое впечатление было, что я в запарке не в свой кабинет попал. От запаха и блеска чистого линолеума захотелось снять туфли. Это что ещё за… Столы выстроились в две шеренги напротив друг друга. Теперь их хозяева не будут прятаться за сейфами, полками и стеллажами, а открыто и честно смотреть товарищам и коллегам в глаза. В углу за шкафом был оборудован кухонно-чайный уголок с холодильником, посудой, чайником, кофе, сахаром и целой миской овсяного печенья. Даже портреты с президентом и министром радовали чистотой и как бы помолодели ещё больше. Из-под стёкол были убраны и наконец похоронены дохлые мухи и другие вредные насекомые, а рамочки были начищены и сверкали сусальным золотом, как буквы на траурных лентах.

Я с опаской заглянул в свой «аппендикс», как называл его Чегевара. Пол мыли, это точно. И всё как бы. Показалось только, что Василий Иванович на портрете как-то повеселел. Всё остальное было на привычных местах. Ладно, живите.

— Андрей Васильевич, чай, кофе. — встала со своего места, поправляя короткую юбочку, лейтенант Лядова.