Он и она - Роман Воронов

состязания как альтернативу уничтожению ради первенства. Сотри со щита то, что выбито на нем, и нанеси поверх: «Гнев там, где твое Эго победило тебя, отодвинув на второй план душу».

Приняв это, сможешь обнять Вселенную вместе со Всевышним, вне времени и пространства.

***

…После страшного удара и падения с лошади рыцарь очнулся не сразу. Острая боль в правой части грудной клетки (ребра, по всей видимости, были сломаны) вернула его в сознание через несколько мгновений, и бедолага смог разглядеть через щели забрала, что соперник уже спешился и, отбросив в сторону копье, обнажил меч. Долго раздумывать над тем, как его визави умудрился попасть между щитом и лукой седла, не получилось, тот, приблизившись к поверженному, поставил стальной башмак на латную юбку, лишив рыцаря всякой возможности к сопротивлению.

— Сэр Рыцарь признает мое первенство? — надменным тоном победителя спросил он.

«Латы, сработанные испанскими мастерами, обычным мечом сразу не возьмешь, — пронеслось в голове. — Дам ему нанести удар и попробую перехватить оружие, а там — будь как будет».

— Не признаю, — прохрипел рыцарь, старательно готовясь не пропустить момент удара.

Противник его оказался опытным воином и, похоже, разгадал замысел своего врага. Ухмыльнувшись, он убрал меч в ножны и достал спрятанную за поясом мизерикордию. Придавив коленом нагрудник жертвы, он отыскал узкую щель между шлемом и ожерельем, и острая сталь уперлась в кадык рыцаря.

— Спрашиваю еще и в последний раз: признаешь ли ты, Сэр Рыцарь, мое право? — уже насмешливо произнес торжествующий противник и слегка надавил на кинжал, отчего кожа на шее лопнула и тоненькая горячая струйка побежала вниз, к спине.

Стычка произошла возле горбатого каменного моста на старой дороге через ручей, настолько ничтожный, что местные крестьяне даже не удосужились придумать ему какое-нибудь название из-за небольшого разногласия по поводу того, кому из двух господ первому въехать на мост, а кому — уступить. Перепалка, начавшаяся смехом, закончилась дуэлью, и вот теперь на кону стояла его жизнь. «Да к дьяволу мост, ручей и дурацкое право проезда первым, возможно, мы и не встретимся более никогда, — закипал рыцарь. — Вокруг ни души, терять собственное достоинство и краснеть не перед кем». Он открыл было рот сдаться на милость победителя, но жгучая волна гнева, едва сдерживаемого после поражения, выплеснулась наружу, разорвала оковы самосохранения, размыла стройную дамбу логики, разрушила частокол страхов:

— Нет, — выпалил он и, забывшись, плюнул кровавой слюной в собственное забрало.

— Как изволите, Сэр, да свершится воля ваша, — с холодным безразличием произнес обладатель права первым проезжать по безымянному мосту и погрузил мизерикордию в трепещущую плоть рыцаря.

Два Дерева

Редкий человек станет не отрываясь добрых полчаса разглядывать, как меняется светотень на одном из бесчисленных камней, зажатых в кладке стены неумолимой волей мастера, в зависимости от положения солнца на небе, перетекая из светло-карих оттенков к укрупнению пятен на кремниевом лице за счет червления пор и через серую патину по причине набежавшего облака и, наконец, оборачиваясь отголоском темнеющей дубовой коры, но не высохшей на южной стороне могучего ствола, а смоченной дождями с запада, — если этот человек не Художник.

Не менее редкий покупатель столь же продолжительное время станет терпеливо ожидать окончания продавцом затянувшейся его медитации — а Художник, надобно заметить, выставил у стены свое полотно с явной целью попытаться обменять его, пусть не на деньги, но хотя бы на глоток вина и свиную ножку, — если это не… Впрочем, кто этот человек, читатель решит самостоятельно и, я надеюсь, вытерпев до конца рассказа, а для удобства повествования будем величать его Стариком.

Итак, Художник, вдоволь налюбовавшись куском базальта, обтесанного на скорую руку неведомым каменщиком, и заложив в глубины подсознания новые цветовые ощущения, обернулся к Старику:

— Ой, простите.

Старик приветливо улыбнулся:

— Ваше? Как называется?

Холст третий день терпеливо удерживал на своей выбеленной коже внушительный слой масляных красок, сосредоточенных в основном в центральной части.

— Д-дерево Жизни, — заикаясь, извиняющимся тоном произнес автор произведения и сразу же добавил:

— С-совсем недорого.

Старик, уже хорошо успев изучить композицию, еще разок пробежал взглядом по холсту. Ствол Древа Жизни, по представлению его творца, являлся нагромождением обнаженных людских тел, перемежавшихся с клыкастыми головами львов и кабанов, оплетенных змеиными хвостами и засиженных пернатыми созданиями известных и не очень форм. Особую жалость у наблюдателя вызывали человеческие младенцы, вынужденные удерживаться голыми пятками на скользких спинах рыб с выпученными глазами и расправленными плавниками. Вся эта «одушевленная» свалка устремлялась ввысь, мельчая в деталях от комеля к верхушке.

Воображение Художника, создавалось впечатление, перед написанием «Древа…» подверглось вмешательству извне. Старик решил, что это была, скорее всего, полынь, настоянная на том зелье, что держат в своих подвалах пышнотелые крестьянки в качестве оплаты за муку или масло, когда их кожаные кошельки, глубоко спрятанные в подолах, оказываются пусты. Оно не пощадило женских рук, беспощадно вытянув их в виде ветвей, образовавших раскидистую крону, усыпанную в качестве листвы человеческими глазами.

— Слегка удручает, — задумчиво пробормотал потенциальный покупатель, а Художник, судя по всему, изрядно обалдевший от разглядывания стены в упор, радостно подхватил желанное, вопреки услышанному:

— Да, конечно, впечатляет.

Старик с интересом поглядывал то на произведение, то на творца, последний же, не смея мешать покупателю, выжидал, подобно охотнику в засаде, справедливо полагая, что все движется к торгам и Старик намеренно выдерживает паузу.

Через пару минут покупатель, улыбка с уст которого не сходила в течение всего времени осмотра, произнес:

— Пару вопросов?

Художник закивал распотрошенной, как стог сена после урагана, шевелюрой:

— Пожалуйста.

— Почему ветви — женские руки?

— О, это п-просто, — облегченно выдохнул автор «нетленного» шедевра. — Продолжение рода — заслуга материнской заботы, нет для дитя лучшей колыбели, нежели ласковые, нежные женские руки.

— Интересно, — промурлыкал Старик, то ли соглашаясь с мнением автора, то ли поражаясь его восприятию мира.

— Пусть так, но листья-глаза?

— Ну как же, — подскочил Художник к картине и растопырил измазанные красками тонкие нервные пальцы. — Глаза — зеркало души, Древо Жизни — Зеркальное Древо.

— Поразительный экземпляр, — возбужденно воскликнул Старик, подразумевая не картину, а ее владельца, но тот снова все понял неправильно.

— А я что говорю? Берете?

— Нет, пока не расскажете о стволе, — усмехнулся придирчивый покупатель.

— Ствол, — начал Художник, раздраженно заламывая руки, — основа ж-жизни, непримиримый и творческий симбиоз мира людей и животных.

«Хорошенький симбиоз», — подумал Старик, разглядывая любопытнейшую деталь картины, на которой или рысь, или раздутая до невообразимого размера дикая кошка впилась зубами, здорово смахивающими на кривые турецкие мечи, в бок несчастного, лицо коего исказила нестерпимая мука.

— Непримиримый в