Печать Медичи - Тереза Бреслин

— Остановись-ка здесь, мой мальчик! — тихо произнес он, взял у меня фонарь и высветил надпись на стене с названием улицы. — Улица Душ, — пробормотал он. — Да, это здесь.

Оставив фонарь у себя, он свернул в переулок.

И мне осталось лишь поспешать за ним, от страха то и дело оглядываясь по сторонам. Улочка была узкая, и, когда хозяин держал фонарь высоко, мрак рассеивался. Но как только мы проходили вперед, тени за нашими спинами снова сгущались и наступали нам на пятки, скрывая страшных призраков, готовых наброситься на тех, — кто был так неосторожен, что явился сюда в этот ночной час.

Сначала я попытался прогнать злых призраков жестом, принятым у цыган, но тут же, поймав на себе удивленный взгляд хозяина, перекрестился. Тогда маэстро громко рассмеялся, впрочем вполне добродушно.

— Прибереги свои магические знаки для того, чтобы отразить напасти этого мира, Маттео! Зло, которое в сражениях и войнах причиняют друг другу люди, куда страшнее того зла, что могут предложить потусторонние силы!

Мы подошли к малозаметной двери в стене. Очевидно, хозяину она была хорошо известна. Это была дверь покойницкой городской больницы Аверно.

— Подержи-ка сумку, Маттео.

Он протянул мне большую сумку, в которой лежали его рабочие инструменты, бумаги, пергаменты и мелки.

Я совсем недавно стал его личным слугой, но уже понимал, что это большая честь. Перекинув ремень через плечо, я обеими руками крепко прижал тяжелую сумку к себе. Хозяин поднес фонарь к лицу и постучал в дверь. Нам пришлось подождать. В столь поздний час сторож мог уже спать или же был мертвецки пьян. Ведь после захода солнца никто уже не приходил в покойницкую забирать мертвецов.

Маэстро поднял кулак и постучал сильнее. Прошло несколько минут. Потом в двери открылось зарешеченное окошко. Мы увидели за ним мрачную физиономию привратника.

— У меня есть разрешение от магистрата на исследование трупов!

Маэстро достал из рукава документ и предъявил его.

— Кто ты такой?

Сторож смотрел из-за решетки с тем видом превосходства, который часто встречается у людей, наделенных какой-нибудь малой властью.

— Леонардо. Инженер и… художник. Из местечка под названием Винчи.

— Винчи? Никогда о таком не слыхал.

— У меня есть еще один пропуск, — тихо произнес маэстро, — и этот пропуск позволяет мне заходить туда, куда я захочу. А на нем личная печать Борджа.

Привратник так и отпрянул.

— Валентино, — продолжал маэстро, не меняя выражения лица. — Чезаре Борджа. Должно быть, тебе доводилось слышать о нем?

Последнее слово он произнес скорее ласково, чем грозно.

Привратник отворил дверь прежде, чем маэстро успел перевести дыхание. И поклонился так низко, что чуть лоб не расшиб о каменный пол.

Когда мы вошли, маэстро подмигнул мне.

Я возликовал. В эти первые недели своей службы у него я еще не всегда понимал его настроение. Еще не привык к тому, что он надолго погружается в размышления и в это время почти не говорит, не ест и не спит. Еще не приспособился к его занятиям и привычкам.

Мы очутились в маленьком дворике.

Мне никогда не приходилось бывать в подобном месте. Там стоял запах тухлятины, который не могли смягчить ни мыло, ни ароматные травы, ни ладан.

Это был жуткий запах смерти.

Похоронные обычаи кочевых народов отличаются от похоронных обычаев оседлых жителей. Если умирает цыганский вождь или любой всеми уважаемый человек, его кибитку сжигают вместе с телом покойного.

Так и бабушкина кибитка отправилась в мир иной вместе с ее душой. А перед этим мою бабушку, единственного человека, который заботился обо мне за неимением других родственников, положили в эту кибитку, обрядив в традиционную одежду и усыпав травами и цветами. А орудия ее ремесла — котелок для приготовления настоек и отваров, ложечки, весы и книжку с рецептами — сложили в деревянный ящик и закопали этот ящик неподалеку от того места, где она умерла.

После смерти бабушки я отверг все предложения сородичей разделить с ними кров. Днем предпочитал бродить в одиночестве, а ночью забирался под чужие кибитки и спал там вместе с собаками, согреваясь их теплом. Помню острое чувство голода, которое не оставляло меня никогда, несмотря на доброту сородичей и их готовность делиться со мной едою. Вечно пустой желудок постепенно приучил руки хватать все, что только годится для его заполнения. Стоило кому-то оставить открытой дверь кухни или без присмотра прилавок на рынке, как я оказывался тут как тут. Ничто съедобное не ускользало от меня. А если доступной еды не было, тоже не беда: я быстро научился отмыкать замки кладовых и амбаров. Так голод заставил меня овладеть навыками мелкого воришки.

Именно воровской талант привлек ко мне внимание Сандино, который втерся в мою жизнь и втянул меня в свою разбойничью шайку. Так я роковым образом оказался причастен к его миру коварных интриг и убийств.

Теперь мы с маэстро ждали во внутреннем дворике этого дома смерти, а привратник смотрел на нас со смесью страха и любопытства.

Хозяин поставил фонарь на землю и уставился на звезды, бормоча себе под нос их названия:

— Кастор и Поллукс, а рядом великая Венера. А эти?.. Неужели?.. Но ведь в это время года для них уже поздновато занимать такую позицию, да еще и в этой фазе Луны…

Он вытащил маленькую записную книжку, которую постоянно носил на поясе, и начал делать в ней какие-то пометки.

Разглядыванье звезд и бормотанье себе под нос еще пуще напугали привратника. В этом бормотанье ему, видимо, чудились какие-то заклинания, а сам маэстро, в длинном плаще, наброшенном на плечи ради укрытия от ночной прохлады, должно быть, казался ему похожим на колдуна. Привратник хорошо понимал, что мы пришли сюда не для того, чтобы забрать труп родственника или близкого человека, ведь у нас не было с собой ни гроба, ни носилок. Но ужас, который наводило само имя Борджа, удерживал его от любых вопросов.

Привратник потянул за ручку ночного звонка, проведенного во внутренние помещения больницы. Больница в Аверно находилась в ведении монашеского ордена Святого Сострадания Христова. Прошло несколько минут, и мы увидели приближающегося к нам монаха.

Благодаря кожаным сандалиям он передвигался бесшумно, и серый цвет его рясы сливался с ночным мраком. На голове его был капюшон. Факелы, развешанные вдоль длинной стены больницы, отбрасывали неровный свет на его лицо.

Отец Бенедикт представился хозяину как лицо, отвечающее за покойницкую. Он с явным интересом разглядывал и хозяина, и меня самого. Потом взял у хозяина и пропуск, подписанный Борджа, и пропуск из магистрата и тщательно изучил оба документа.

— Этот документ, подписанный Чезаре Борджа. Достопочтенным… — Показалось ли мне, что последнее слово он произнес как-то не так? — Герцогом Валентино и князем Романьи, дает вам право посещать замки и крепости в Романье и других областях, находящихся под его властью.