Красавица и чудовище - Татьяна Тарасова

Шел октябрь 1974 года.

Я не стала резко менять им программу. Например, они всегда прыгали аксель в 2,5 оборота во второй части, я считала, что его надо перенести в первую, потому что он у Иры всегда был на грани срыва, и она нередко падала. Интересно, никто почему-то не помнит, что Роднина падала. Потом я все же настояла на своем, и он всегда у нас шел вторым элементом. Кстати, после переноса Ира его ни разу не сорвала.

В сезоне 1975 года зрители увидели их почти прежними. С традиционной музыкой, народной, русской. Но был уже в запасе у нас и новый показательный номер, и некоторые новые элементы. Мы поехали на чемпионат мира и Европы. Они победили, но не это для меня было важно. Может быть, они и не стали лучше, но и не хуже, а это позволяло на сохранившемся фундаменте строить что-то новое, предлагать свои проекты. В том же 1975 году впервые выиграли чемпионат мира Моисеева с Миненковым. Две золотые медали. Я поняла в те дни, что такое счастье.

Следующий сезон — олимпийский. Мы взяли для произвольной программы вставной цыганский танец Желобинского из балета Минкуса «Дон Кихот». Ира великолепно смотрелась в этом мощном танце. Она никогда по-цыгански не трясла плечами, и в том не было никакой нужды, но как у нее горели глаза! В ней жила цыганская свобода. Она неслась не по льду, а словно летела над площадкой. В тот год Саша впервые стал олимпийским чемпионом.

Тяжело мы работали, нередко и ругались. Ира не терпела, когда ее сравнивали с кем-то, делили с кем-то. Она мне не позволяла смотреть в сторону. Она занимала все время. Шла на всяческие ухищрения, только бы не отпускать моего внимания от себя. То разговаривать вдруг перестанет на тренировках, то озлится, непонятно с чего. Ира всегда нуждалась в человеческом тепле. Я видела, что ей не хватает добрых слов, и старалась как могла.

Роднину было легко уговорить на новый элемент, правда, если он с первого раза не получался, дальше его испытывать она не желала. Но все дело в том, что, как правило, у нее все получалось.

Сашу раскачать на новый элемент неимоверно сложно, зато когда он его выучивал, то делал классно.

Когда они пришли ко мне, я воспринимала их как временное явление в своей жизни, ограниченное Олимпиадой в Инсбруке. По-моему, они и сами думали так же, а в итоге задержались у меня на шесть лет. Все же, наверное, нам хорошо работалось втроем. А главное, я видела их перспективу дальше, много дальше. Они катались настолько сильнее и интереснее всех остальных пар в мире, что я была уверена — им надо выступать еще один олимпийский цикл, до Лейк-Плэсида.

Мы придумывали новые номера и программы. Они даже демонстрировали совсем уж не «их» танец — вальс, и танцевали его прекрасно. Фантастически исполнили медленный танец под романс Свиридова и проносились на сумасшедшей скорости в показательном номере на музыку «Полюшко-поле».

Мы стали близкими людьми. По имени и отчеству называть им меня было трудно, разница в возрасте невелика — три-четыре года, и Саша стал меня звать тетей Таней, так за мной это и закрепилось. Работали коллегиально. Все решалось на совместных обсуждениях. Долго они не могли рискнуть, как я их ни упрашивала, взять для короткой программы музыку Свиридова из фильма «Время, вперед!». «Тетя Таня, тяжелая музыка, мы с ней не справимся». Я убеждала Иру и Сашу, что музыка именно для них, доказала им свою правоту, и эта короткая программа — одна из лучших, одна из самых дорогих для меня. А мелодия Дунаевского из фильма «Кубанские казаки»? а короткая программа на музыку Римского-Корсакова «Полет шмеля»? Они любили короткие программы. Никто так не умел и не умеет исполнять двухминутный набор обязательных элементов, как Ира и Саша. Каждый элемент отточен до совершенства. Каждый элемент — бриллиант. Если вращение, то идеально параллельное, если прыжок, то идеально синхронный. И только с акселем в 2,5 оборота у нас произошла заминка. Ира действительно его никогда при мне не срывала, но в ответственный момент Он мог разладиться. Я целый год долбила с ней этот прыжок. В 1978 году мы приехали на чемпионат мира в Оттаву, я велела ей прыгнуть аксель сразу, когда еще шла акклиматизация. Ира взлетела… и потеряла прыжок. И на протяжении десяти дней она пыталась прыгнуть аксель, но не могла. Я говорила: «Ирочка, ты не волнуйся, ты все равно его сделаешь». За два дня до старта он наконец получился. Тут вмешался Зайцев и стал требовать, чтобы Ира если уж прыгает, то прыгать должна параллельно. Пришлось успокаивать и его, объясняя, чтобы на параллельность он не рассчитывал. На разминке Ира такую колбасу из прыжка устроила, что я даже собиралась его снять, но, подумав, решила: «Нет, она сделает». И Роднина прыгнула свой злополучный аксель абсолютно чисто. В этом вся она. Десять дней не прыгать на тренировке, а лихо сделать первым же элементом в соревновании. И как она засмеялась, и как понеслась… Шаги на радостях перепутала. Программу катала как безумная. Не устала совсем, хохотала, до того была сильна. Дальше в программе для нее уже ничего не существовало, никакие там тройные подкрутки смутить ее не могли.

Мы отправились в турне по Америке, и зал вставал, когда катались Роднина и Зайцев. Любили их. За мощь, за скорость, за Ирин жест, когда она, вытянув руку и наклонясь вперед, летит надо льдом. Любили за то, что они такие русские, такие широкие.

Летом, после турне, после отпуска, мы приехали всей командой в Томск, и Ира мне говорит: «Таня, что-то я себя плохо чувствую». — «Ты у врачей была?» — «Нет», — отвечает Ира. «Пока тренироваться не будем». Она несколько раз вышла на лед, но я поняла, что лучше ей этого не делать, и отправила их с Сашей в Москву. А через несколько дней звонит Зайцев: «Тетя Таня, Ира ждет ребенка!»

Событие необыкновенно радостное. И у меня почему-то даже не возникла мысль, что ей придется оставить спорт.

Мы вернулись из Томска. Ира ходила грустная-грустная, вся в себе. Совсем не Роднина. Я сказала ей: «Даже в голову не бери, все равно будешь кататься». До Олимпиады было еще полтора года, и я ни на секунду не сомневалась, что они должны выступать в Лейк-Плэсиде.

Я снова уехала, а Ира легла в больницу. Когда я вернулась, то личико у нее так вытянулось, что я сразу подумала: надо ей сделать что-то очень приятное. Говорю ей: «Ирка, приходи ко мне, я тебе что-то покажу». Я как раз слушала музыку и влюбилась в романс Свиридова, романс такой чистоты, точно для нее. Она приехала, и я ей объявляю: «Я тебе сейчас покажу музыку, под которую вы будете кататься на Олимпиаде». Ира скептически это выслушала. Я поставила пластинку и включила проигрыватель. И смотрю, как у нее начало лицо меняться, глаза загорелись. «Правда?» — спрашивает она. «Конечно, — кричу я, — ты такая сильная. Родишь, через месяц выйдешь на каток. Мама тебе с ребенком поможет. Все будет отлично».

Саша все время ходил на тренировки, сам катался и с молодежью работал. Ира вот-вот родит, а тоже на лед приходила. Я ее умоляла, чтобы она убралась с катка, чтобы я ее не видела на льду. Она же пыталась еще и подпрыгивать и продолжала упорно ходить на каток и помогала мне работать с парами.

Двадцать третьего февраля, в День Советской армии родился Саша-маленький. Саша-большой пришел к нам, и мы втроем — с нами был мой Володя — поехали к Ире в больницу. Под окнами клиники мы пели, кричали, танцевали, бурно выражая свою радость. А через три дня, двадцать шестого, я стою у роддома, гляжу в ее окно. Ирина жестами просит смотреть внимательнее, и я вижу, как она поднимает ногу. Я, честно сказать, испугалась и стала кричать: «Опусти ногу!» Через неделю она уже с сыном вернулась домой.