Добронега - Владимир Романовский

— Весьма. Лупят в свои коробки, это у них вроде музыка такая. Сидят посредине улицы и грохают, грохают, и глаза при этом закатывают. Прохожие и рады бы сказать чего, да бояться.

— Пусть их. Печенеги наглеют, пока им позволяют. Насчет же собственно страшных наших дел… Ты обо всем сказал Владимиру?

— Все, кроме участия в этом деле Содружества. Он в него не верит.

— Не верит?

— Есть люди, которые не верят в суеверия. Или в дружбу. Или в любовь. Владимир не верит в Содружество Неустрашимых. Ярославу я представился дурак-дураком, но он что-то понял. И на ростовском хувудваге у меня чуть не сделались крупные неприятности. Очевидно, он не хотел, чтобы отцу что-то рассказали, чего ему не следует знать. Возможно, он решил, что я понял многое. Это не так, но он так решил. А Владимиру я присягал, посему у меня нет права от него скрывать такие вещи.

— Что за неприятности?

— Да так. Ничего особенного.

— Варанги в Новгороде, говоришь.

— Да, и все прибывают.

— Может, он просто расхотел платить отцу дань?

— Может. А может, он решил предпринять путешествие в Африку или Индию. Может, мне вообще все это показалось, я ведь по натуре подозрительный тип. Но против сговора новгородской дружины и варангов Киев не устоит. В данном случае. Если Владимир не успеет подтянуть силы из близлежащих селений. А он не успеет, если Ярослав ударит сейчас.

— Вот к чему приводит власть, — сказал Ипполит в сердцах. — А ведь оба — хорошие люди, а Владимир еще и умный.

— Я бы не сказал, что Ярослав очень хороший. Ну, посмотрим. В общем, отводи-ка ты нам комнату в своем крыдле, на дверь вешай замок, без стука не заявляйся.

— Что за язык такой, на котором ты со своей супругой говоришь?

— Язык британцев.

— Ого! Цезарева окраина.

— Именно. Она у меня хорошая.

— Любая была бы хорошая. Я уж думал, ты до старости лет разврату предаваться будешь, позор на мою голову седую, но ты остепенился, и я тебя за это хвалю.

— Остепенился я не очень, но жену в обиду не дам, — объяснил Александр. — Иллариона твоего ты не очень мучай, хорошо? Чем-то он на меня даже похож.

Ипполит промолчал.

Перестав вглядываться, рулевой распрямился, пробежал по палубе, перепрыгнул на носовое перекрытие, и тронул Эрика за плечо.

— За нами погоня, — сообщил он бесстрастно.

Эрик обернулся. В этот момент волна подняла легкий кнорр на вполне опасную высоту. Балтика явно решила проснуться и разозлиться. Вдали видны были две темные точки явно искусственного происхождения, и находились точки эти в состоянии движения.

— Может, торговцы? — спросил Эрик.

— Нет, это боевые драккары.

Преимущество драккара в скорости. Два длинных судна с хорошими льняными парусами и крепкой командой догонят кнорр за час. При этом решительно все равно, кто это — пираты ли, наемные ли воины, или просто развлекающийся вельможа. Эрику эта встреча была совершенно ни к чему. Небо темнело медленно. Не стоит рисковать.

Эрик молча кивнул головой в сторону открытого моря.

— Волна-то какая, — поделился рулевой сомнениями.

— Топоры-то какие, — возразил Эрик. — Бредсверды-то какие.

— Нас они не тронут.

— Тронут. Как только узнают, что я здесь — еще как тронут.

— Это несправедливо, — заметил рулевой.

— Совершенно с тобою согласен, — откликнулся Эрик. — Разворачивай посудину.

Рулевой постоял в задумчивости какое-то время, повернулся к команде, и жестом указал на горизонт справа по ходу.

Кнорр развернулся, и бортовая качка сменилась кормовой. Дрянной шерстяной парус убрали, гребцы налегли на весла. Преимущество кнеррир в том, что они могут плавать в открытом море. Это не всегда хорошо кончается, но интересна сама возможность. Драккары в открытом море могут плавать только килем вверх, и то не очень долго.

Через час берега не стало видно. Погони тоже. Гребцы втащили весла и стали ждать появления звезд. Волны по-прежнему были высокие, но не очень злые.

— Стьйор-борд, человек, — крикнул вдруг рулевой.

Впереди, чуть справа по ходу, на поверхности болталось какое-то бревно, возможно обломок мачты.

— Рулевой, отдохни, — сказал Эрик.

— Я не устал. Это человек, говорю я тебе.

— Это бревно.

— Нет, человек. То есть, бревно тоже есть. Я не против бревна. Но есть и человек.

По мере приближения к бревну стало ясно, что человек действительно наличествует. Один из гребцов попытался придвинуть человека веслом, но не рассчитал, выронил весло, и, хрипло крикнув, упал за ним сам. Человек отделился от бревна и в несколько взмахов доплыл до гребца. Помогая ему взобраться на борт, он взобрался и сам, мотая головой и отвергая чью-либо помощь.

— Здравствуй, — сказал рулевой.

— Отойди, — огрызнулся человек с бревна. — Я вас не трогал, и рассчитывал, что и вы меня не тронете. Но вам понадобилось зачем-то… — он не окончил фразу, потому что голос его в этот момент дал петуха. Эрик пригляделся. На вид человеку с бревна было лет семнадцать.

— Тебя как зовут? — спросил Эрик, приближаясь.

— Тебе-то какое до этого дело? Я ждал наступления ночи.

— И что бы ты делал после того, как ночь наступила? — с любопытством спросил Эрик.

Человек вдруг вздрогнул всем телом и кашлянул. Зубы его застучали. Один из гребцов нехотя полез под кормовую часть палубы и вскоре вернулся с узлом.

— Плыл бы к берегу, — ответил человек с бревна.

— Это далеко, — заметил Эрик.

— Ничего не далеко! — возмутился человек, кашляя и ежась. — Вон там, — он показал рукой, — Лапландская дурная Лужа, в полуарже. Это что?

— Сухая одежда, — объяснил гребец, протягивая человеку узел.

— Ага, — сказал человек. — Что ж, спасибо.

Он опять вздрогнул всем телом. Пытаясь развязать узел, он невнятно ругался и ворчал, стуча зубами и тыкая и захватывая материю негнущимися пальцами, а потом швырнул узел на палубу.

— Так обсохну, — сказал он.

Эрик поднял узел и развязал его.

— Я мог бы ссадить тебя на берег, а мог бы и подвезти, если тебе по пути, — сказал он.

— Вообще-то, господин, пора бы и привал делать, — вмешался рулевой. — Жрать охота, горячего не ели три дня.

Никакого уважения, подумал Эрик. Сколько им не плати — знают, кто я такой, и никакого уважения. До чего люди все-таки противный народ.