Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова

По выходе из сумасшедшего дома она была сослана в Вятку, куда прибыл, тоже не по своей воле, Александр Иванович Герцен. Узнав о его приезде, госпожа Перваго, не знавшая его лично, обратилась к нему письменно с предложением заказать вместе панихиду по Рылееву и его товарищам; но Герцен отклонил это предложение, считая ребячеством, которое могло направить его еще дальше, без всякой цели, без всякой пользы. Госпожа Перваго очень рассердилась на Герцена за отказ и никогда не могла простить ему этого факта, считая его признаком трусости; изведав всякие невзгоды и не ожидая ничего от жизни, она не боялась никаких наказаний и находила отраду в поддразнивании властей.

Не помню, в 1845 или 1846 году поселились в нашем соседстве премилые люди: Алексей Дмитриевич Желтухин и жена его, Елизавета Николаевна. Отец Желтухина, Дмитрий Алексеевич, бывал у моего деда, поэтому, вероятно, молодые Желтухины и приехали познакомиться с нами. С первого свидания мы сошлись с ними; они оба пели очень мило и были большие охотники до любительских спектаклей. Отец мой также очень полюбил Желтухина, который звал его, как и мы, «папá». Мы подружились и с его женою, Елизаветой Николаевной, стали всей семьей ездить к ним; по субботам они приезжали к нам, оставались до понедельника; их отъезд каждый раз очень огорчал нас. Они привозили с собою много книг с драмами, комедиями; Желтухин читал нам вслух по вечерам, мы обсуждали вместе, какую пьесу выбрать, какую роль взять и прочее.

Желтухин был человек весьма умный и симпатичный, с необыкновенно привлекательной наружностью; у него были темные, очень густые волосы, красивый лоб, прекрасные глаза и милая, слегка насмешливая улыбка; дамы бредили им, увидев его только один раз. Удивительно, что он при всем этом был необыкновенно скромен, даже немного застенчив.

В то время нам писали из Москвы, что Огарев там пирует с друзьями; они провожали Александра Ивановича Герцена, который уезжал со всей семьей за границу на неопределенный срок. [Отец его] Иван Алексеевич Яковлев уже скончался, и Герцен чувствовал себя вполне свободным.

Нам было любопытно посмотреть на Огарева после его семилетнего отсутствия, и хотелось видеть человека, только что возвратившегося из чужих краев. Когда Огарев приехал наконец в деревню, мой отец очень обрадовался ему, а мы его дичились, да и репетиции поглощали всё наше время: мы были очень заняты постановкою двух пьес к 27 ноября, дню рождения моей сестры Елены, который праздновался всегда торжественно.

В то время нам жилось очень весело и легко, ученье не имело нужной правильности, зато мы много читали; в описываемый период мы были всецело поглощены театром: Желтухин был славный актер, жена его тоже хорошо играла, меня хвалили; признаюсь, внутренно я гордилась только похвалою Желтухина.

Наконец настал торжественный день 27 ноября; в доме поднялась страшная суетня; какой-то маляр дорисовывал наверху декорации, m-lle Michel писала афишки, а мы… мы ничего не делали.

Давно не было в Яхонтове такого праздника; гостей собралось человек до пятидесяти; незнакомые дамы через других просили позволения приехать на спектакль; причиною этого съезда была, вероятно, игра Желтухина. Будучи еще пажом, он играл при царской фамилии и был замечен своею игрою; впоследствии он играл в Казани и был признан за отличного актера любительского театра.

К нашему крыльцу беспрестанно подъезжали возки, и из них высаживались многочисленные семьи наших соседей; дамы в нарядных чепцах и платьях отправлялись к моей матери и усаживались на диване в гостиной; их мужья, интересные еще менее их, раскланявшись с обществом в гостиной, следовали в отцовский кабинет. Мы встречали дочерей и, устроив их в уютном уголке, спешили от них отделаться под предлогом разных актерских занятий. Не имея ни одной общей мысли с ними, мы ужасно скучали, занимая их.

Как весел был наш актерский обед! Профанов мы не допускали; кроме актеров в нем участвовали только наша хорошая знакомая Нина Николаевна Юрлова (рожденная Нечаева) и Николай Платонович Огарев. Он очень оживился и в конце обеда показывал нам, как, выпивая бокал шампанского за здоровье сестры левой рукой, правой ловко, с одного удара, разбивает тарелку о свою кудрявую голову; подражателей нашлось много, и дюжины две тарелок были уничтожены в этот памятный день…

Николай Платонович Огарев – Сборы к отъезду – Остановка в Москве и Петербурге – Первые заграничные впечатления – Италия – Свидание с Галаховым в Ницце – Рим – Александр Иванович Герцен и его семья – Неаполь – Пропажа портфеля – Известие о революции во Франции – Отголоски революции в Италии

1848—1849

После окончания спектаклей гости разъехались, и наша жизнь пошла опять своим обычным чередом; однако начинали поговаривать о путешествии в чужие края на целый год. Огарев приезжал к нам часто и оставался по нескольку недель.

Постараюсь передать его наружность в то время: он был повыше среднего роста, не худ и довольно широк в плечах, черты лица его были неправильны, но очень приятны; большие серые глаза имели очень умное и кроткое, подчас немного задумчивое выражение; волосы его были темно-русые, кудрявые и очень густые. Он был бесконечно любим крестьянами и дворовыми как в его имениях, так и в нашем. Когда мы обе, сопровождаемые Огаревым, прогуливались по нашему саду, крестьяне выбегали иногда к нам радостно и говорили: «Мы варим брагу к празднику, попробуйте, Николай Платонович». Огарев брал стакан из их рук, выпивал брагу и хвалил ее, улыбаясь со своим обычным добродушием.

Помню, как однажды мы подошли к избе моей кормилицы; увидав нас, она высунула торопливо голову из маленького окошечка и сказала:

– Погодите, Николай Платонович, не ходите на двор, у нас злая собака, пожалуй, она вас укусит.

Огарев отвечал уже со двора и очень спокойно:

– Не беспокойся, Марфа Ивановна, она уже укусила меня.

Надобно было что-нибудь слишком необыкновенное, чтобы Огарев потерял терпение и рассердился, и то на равных, а не на подчиненных; он был олицетворенный покой и кротость. Понемногу мы привыкали к нему. Он жил у нас в верхнем этаже; не имея возможности послать за Огаревым, чтобы звать его на прогулку, когда наши занятия с m-lle Michel бывали окончены, мы условились с ним играть на фортепиано финал из «Сомнамбулы»; бывало, как только Огарев услышит этот мотив, так и сойдет в зал с картузом в руках. «Mesdemoiselles, je suis sous les armes»17, – говорил он шутя, и мы отправлялись в лес; иногда брали с собою кофе, кофейник и сливки. Утомившись ходьбою, садились большей частью у Дубового оврага; Огарев разводил огонь, а мы варили кофе.

Хорошее время! Легко и светло воспоминание о нем, никто из нас ни в чем не мог упрекнуть себя. Удивляюсь только, как Огарев не скучал с нами; он говорил с нами о наших занятиях, о чтении, о Герценах, с которыми мы должны были скоро увидеться в Италии и познакомиться короче; Огарев смотрел на нас как на детей.

Сначала нам не верилось, что мы едем за границу, однако начались и серьезные приготовления к отъезду; m-lle Michel торжествовала: наконец осуществлялась ее заветная мечта. Нас тоже многое влекло к перемене, к путешествию… Но жаль было расстаться со старой няней Феклой Егоровной и с Огаревым. Он провожал нас до первой станции, вспрыгнул на подножку кареты, крепко пожал нам руки и отдал запечатанную записочку к Наталье Александровне Герцен, потом сел в свое ландо и уехал обратно в Яхонтово, откуда должен был возвратиться к себе в имение.