Двоедушник - Рута Шейл

На полке кухонного шкафчика, за банкой с печеньем, черный кисет выглядел вполне безобидно.

Ника ткнула в него пальцем и быстро отдернула руку. Паучьи лапки не выросли. Укусить не попытался. Даже не шевельнулся.

Просто дурацкий мешок с камнями.

Нечего тут бояться.

Выдохнула, схватила и бегом к маме. Швырнула на стол. Украдкой вытерла ладонь об джинсы. До чего гадко…

Мама взяла мешочек со стола очень бережно, как раненого птенца. Нике от этого только противнее стало. Пару раз встряхнула, распустила шнурок, сунула руку внутрь. И потемнела лицом. Так, как Ника в жизни не видела. То ли вот-вот заплачет, то ли закричит.

Вместо камней сквозь ее пальцы тонкой струйкой посыпался песок.

– Ты трогала его когда-нибудь раньше? – тяжело спросила мама.

– Нет. Никогда.

– Она все еще помнит. Она ищет тебя… Как я надеялась, что все это само собой рассосется. Спустя столько-то лет…

Ника застыла, не зная, что сказать или сделать. Выражение маминого лица напугало ее гораздо сильнее этих непонятных слов.

– Давай прогуляемся. Здесь как-то душно стало. – Ангелина Власовна одним движением сгребла песок в кисет, сунула его в карман домашней кофты и первой вышла из комнаты.

Слева от единственного подъезда Никиного «аварийного жилья» – если не знать, то не найдешь – пряталась в зарослях кустарника низкая железная калитка, которая вела в огороженный забором маленький палисадник. Именно туда, под нависшие ветви кленов, и направилась сейчас мама.

Когда-то давно, когда в доме еще кипела жизнь, этот палисадник был излюбленным местом посиделок местной молодежи. Они же позаботились об удобствах – притащили сюда трехногий обеденный стол, два стула и корявый буфет. На тщательно утоптанном клочке земли чернело кострище. Чья-то заботливая рука обложила его обломками кирпичей.

Спрятав нос в воротник куртки, Ника присела на край одного из стульев и молча наблюдала, как мама рвет газету и кидает клочки на землю. Следом отправились листья и тонкие ветки, собранные здесь же, под ногами.

Октябрь. Шесть – сумерки, восемь – уже ночь. Сквозь ветки шиповника виднелись светящиеся окна соседнего дома. Самого обычного.

Когда разгорелся огонь, в палисаднике стало почти уютно.

– Я хочу рассказать тебе кое-что, – сказала мама. – Чего раньше никогда не рассказывала.

С этими словами она отправила ненавистный Нике кожаный мешочек прямиком в огонь. Некоторое время бесформенный темный комок еще различался в пламени, но очень скоро слился со всем тем, что обречено было стать золой на пятачке палисадника.

Ника вспомнила, что так и не расклеила листовки. Но все равно кивнула.

– Ты ведь знаешь, что до твоего рождения мы с твоим отцом жили в военном городке…

Еще бы не знать. В паспорте Ники, возле слов «место рождения», значился город с неблагозвучным названием Черневский Труд. Ближайший к военной части роддом находился именно там. Вот и увековечился в документах. Но не в памяти.

– Квартиру нам дали большую, просторную, – продолжала Ангелина Власовна, – в дореволюционном, правда, доме. Но тогда и этому радовались. Когда ремонт затеяли и содрали пять слоев старых обоев, то нашли под ними газеты. С новостями о коронации последнего царя. Посмеялись – зато первое собственное жилье! Остальное, думали, дело наживное. Вот только с работой у меня совсем не ладилось. В Труд этот кататься – не ближний свет. Там и своих работников не знали куда девать. А я тогда шила здорово. В магазинах, конечно, все уже было, но пока до них доберешься… и вот я одной подкладку на пальто заменила, второй платье для дочки на выпускной пошила. И пошел, как говорится, клиент.

Огонь быстро съел бумагу и ветки и сник, лишив палисадник едва возникшего очарования. Скрипнула незаметная калитка. Ника узнала по шагам: Любовь Петровна, соседка. Наверное, разглядела огонь и решила поддержать компанию. Пусть. Все равно ничего уже не слышит.

Ангелина Власовна поприветствовала соседку кивком.

– И вот однажды, – вновь заговорила она, – пришла ко мне женщина. Имя у нее было красивое. Редкое. Да и сама она – тонкая, нервная. Как поэтесса или художница. Шубу принесла починить. Слово за слово – и рассказала, что вдова. Трижды. Последнего мужа – офицера – сорок дней как схоронила. Мало того, что тоскует, так еще и живет одна в таком же, как наш, доме. Мерещится, говорит, всякое… а я ее, дура, пожалела. И сказала, чтоб заходила просто так, без повода. Я-то все равно постоянно дома. Вместе веселей. Подруг среди офицерских жен у меня еще не появилось. Соседка, правда, остерегала от такого знакомства. Но я по молодости пропустила мимо ушей…

– А как ее звали? – перебила Ника маму.

– Хм?

– Ну, красивое, редкое имя.

– Этого я тебе не скажу, и не пытай. Так вот, с тех пор стала она каждый день ко мне наведываться. Стихи свои читала – угадала я насчет поэтессы-то. И приходила всегда днем, когда отца твоего дома не было. Страшно боялась она с ним встретиться, и знакомиться не желала…

– С папой? Почему? – Мама говорила серьезно, а вот Ника не удержалась от улыбки. Ее отец никогда не отличался строгостью и уж тем более никого не страшил. Наоборот – был излишне компанейским. И вечно у них в доме гостили, ночевали, появлялись и уходили какие-то его друзья-приятели. Ника с детства привыкла к обществу взрослых. Можно сказать, ее все понемногу воспитывали. И папу никто не боялся. Включая саму Нику.

– Да потому, милая, что двоим мозги запудрить – это тебе не одну дурную бабу окрутить. Боялась она, видать, что муж мой сразу во всем разберется и общаться с нею запретит. А я без этого общения уже и не могла. Привязалась к ней очень. Вот только раз голова заболела, и я легла. Другой раз заболела, снова легла. На третий неделю провалялась. На четвертый повезли в Труд на отцовской служебной машине. Врачи только руками разводят – здорова, хоть в плуг запрягай. Да мне и правда сразу легче стало. Но как только домой – криком кричу, до того плохо. А как отец твой в увольнении на сутки – отпускает… Замерзла?

– Что? – Ника и правда дрожала от холода на своем стуле, но не замечала этого, увлеченная маминой историей.

– Давай-ка в дом. Только простуды нам не хватало.

В квартире первым делом включили свет. Во всех комнатах сразу. И телевизор тоже. Ника угнездилась в кухне со своей, «нарядной» чашкой в руках. Сумрачность палисадника осталась там, снаружи, за деревянной рамой окна. Не посмела сунуться дальше.

– Мам, а потом?

– Промучилась я недели три и думала уже, что настало мне время умирать. И подруга куда-то пропала. Нет и нет, да и не до нее мне было. Я с температурой под сорок, имя свое едва вспоминаю… а она мне во сне привиделась. Отец еще, как назло, в ту ночь в наряд заступил. И кажется мне, будто приходит она, на диван садится и стихи свои читает. Спокойная такая. И говорит: «Я знаю, как тебе помочь, но ты взамен пообещай мне кое-что. Так, пустяк. Тебе ведь имя мое нравится? Вот и назови свою дочь, как меня. Да не волнуйся – все пройдет, пройдет…» а я и во сне понимаю, что брежу. Дочь? Какая еще… «Обещаю! – кричу. – Только помоги! Пожить еще очень хочется!» Кивнула она мне – и вышла, дверь за собой захлопнула. Дальше темнота, ничего не помню.