Клопы - Александр Шарыпов

Бугор рождающий почти не виден, пока в это место кто-нибудь не воткнет крест. Тогда он начинает расти. Когда вспучивается настолько, что выворачивается глина с песком, начинают откапывать человека. Но он не только не помогает, но даже не может двигаться. Выкопав, его несут на руках. Три дня он лежит на столе. Все плачут. Потом только пробует встать, и даже когда встанет – долго болеет и, вспоминая о прошлом, сильно пьет.

Потом перестает пить, откапывает родных и знакомых – тут очень важно, в раю, чтоб кто-нибудь хотел откопать. И опять пьет, еще пуще прежнего.

Ему снится женщина.

Потом перестает пить, идет на вокзал, минут пять стоит там в каком-то оцепенении, вдруг подъезжает вагон, прямо перед ним открываются двери – и выходит та самая женщина, которая ему снилась. Он обалдевает настолько, что сначала даже не рад. Тем более она с каким-то мужчиной. Но потом они понимают, что все это неспроста, и начинают встречаться. И сначала ругаются, но, вспомнив о прошлом, спохватываются и начинают любить. Сперва неумело, потом все чище и чище.

И так во всем.

И постепенно он понимает, что любить надо всех. И тот мужик становится его другом. В это время он уже способен удивляться всему. Он, как дитя малое, чувствует, что над ним Бог.

И этот мир опостылевает ему. Он хочет родиться и разом покончить – с криком влезает в мать и, дав плод, тайны мира постигает внутри, потом отходит к отцу. А отец, немного погодя, – к своему отцу вместе с ним, а тот – к своему, и так дальше, пока праотцы не выкопают Адама и через него вместе со всеми не уйдут к Богу. Тогда уже не будет добра и зла, а будет одно.

Так было десять миллиардов лет назад, и так будет, когда свет дойдет до предела. Красное смещение тогда сменится синим, расходившиеся галактики начнут сходиться, исчезнет идиотизм и наступит рай на земле.

Andante

День был хмурый. Темные облака клубились низко. Плыли по небу два ангела. Ангелы были старые и в исподнем.

Плывут они, плывут, на солнце жмурятся и фыркают. А насчет земли сомневались: муть одна, тучи серые, и где там твердь – непонятно, может, никакой тверди нету, а всю эту дребедень насквозь палкой проткнуть можно. Один ангел набок оборачивается, рукой под себя гребет и говорит другому:

– Фль… фль… Дно меряю.

Второй ангел плыть перестал, заколыхался тихо на месте, а первый воздуха в грудь набрал, из облаков высунулся, крыла над собой простер и вниз топором пошел.

А внизу была дача, а на даче отдыхал Юрий Васильевич Медведев, школьный учитель труда по прозвищу Помидор. Он в это самое время пил чай на свежем воздухе, а жена его, Валентина Петровна, занималась в домике стиркой. Пьет Юрий Васильевич чай с блюдечка, пьет – и видит: с неба спускается нога в исподнем, а на ноге – ногти, вкривь и вкось завороченные, а от исподнего штрипки свисают. И когда в самовар ткнулись, чуть самовар не перевернулся.

– Ап… – поперхнулся Юрий Васильевич, ухватив самовар. – А!.. Валя!.. Валя!..

Валентина Петровна из домика выбежала, и с нее на крыльцо хлопья пены посыпались.

– Валя, – говорит Юрий Васильевич, – а сейчас ножища-то какая с неба спустилась!

Валентина Петровна глазами помигала, близоруко щурясь, а потом обратно побежала.

– Ноготь – во! – сказал Юрий Васильевич и, сотворив из пальцев сердце, приладил к блюдцу – кто кого больше. Потом, откинувшись на стуле, стал чистить зубы языком и смотреть на соседа, который красил сарай.

– Есть, – выдохнул ангел.

Сосед красил сарай.

Витька Оверьянов, сантехник треста «Севсантехмонтаж», не терпел насилия над своей личностью. Даже в армии, в ночь тревоги, его будила внутренняя причина, а не крик «Подъем!». А до и после армии он затыкал будильник по утрам прежде, чем тот зазвенит.

Я смотрю на этот будильник, накрыв ладонью плечо. Как это случилось, что я нес вчера тяжелый гроб с Витькой Оверьяновым?

* * *

…Рука ударилась в преграду. Было темно, он не знал, что разбудило его. Он хотел подняться, но стукнулся башкой о вдруг низкий потолок, упал на лопатки и перестал дышать.

Мир захлопнулся вокруг него.

Он стащил с носа шляпу и, без толку моргая, сказал пропавшим голосом матюг.

Потом полез в карман за спичками и замер, удивившись присутствию кармана вместе со спичками. И тут же еще больше удивился присутствию шляпы на голове. Он стукнул себя по носу затекшей рукой, потрогал шляпу, нащупал на ней прореху, зашитую проволокой, нащупал карман на груди, шуруп в кармане и паклю. На нем была роба.

Он опять попытался подняться, медленно и осторожно, и второй раз потолок остановил его на подъеме. Он застыл под тупым углом, касаясь шляпой невидимой преграды, потом упал на лопатки и, шумно вздохнув, полез в карман за спичками.

Руки тряслись, когда он чиркал спичкой. Светлячок пламени выхватил из темноты тускло-серую жесть, со всех боков окружившую его. Огонь обжег пальцы, он бросил спичку, тут же вытащил новую, руки тряслись еще сильней, и спичка сломалась, ударившись не туда, он вытащил еще одну спичку и уронил куда-то коробок. Хлопая возле себя ладонью, он вдруг озлился и со всей силы ударил кулаком по дурацкой жести, та вздрогнула. Он пососал кулак. Он узнал ее. Надо было смеяться, но он не мог начать.

Он спал посреди пустыря, на стройке, в огромном цехе, в трубе вытяжной вентиляции.

* * *

Вот какое дело: в тот день работа валилась из рук. Бывают такие дни: аж нечем дышать, будто гадость кому сделал.

Их было двое – он и сварщик Виртуоз. Время от времени приходил мастер, курил, а уходя, гнал работать. Он с детства не выговаривал «р», он говорил «трлиста», «парловое». Виртуоз клал на плечо пачку электродов, уходил в цех, шаркая тяжелыми башмаками. Мастер, скособочась, уходил в другую сторону, Витька бросал ему вслед папиросу. «Трлиста рлублей», – передразнивал он мастера, вставая.

Работать все равно не было сил.

Придя в цех, они сваливали инструменты на пол и падали сами. Виртуоз, надев огромную негнущуюся рукавицу, мешал возле себя рассыпанный малярами порошок, а Витька, лежа, глядел на Виртуозову гусиную шею, на толстую ржавую арматуру, торчащую из стены, и это не могло кончиться, не было мочи терпеть.

Когда совсем зарябило в глазах, он молча бросил Виртуозу ключи от будки. Виртуоз молча встал и пошел переодеваться, а Витька от нечего делать стал кидать кирпичами в голубей, которые, свистя крыльями, летали под потолком.

Он был один во всем огромном цехе, гулкое эхо отзывалось на удары кирпичных обломков о стены, о трубы, сваленные на бетонном полу. Голуби, свистя крыльями, взлетали испуганно, кирпичи ударялись то в стену, то в кран, и превращались в крошево, и розовая пыль повисала в воздухе, а один голубь не хотел никуда улетать и сидел на месте, не обращая на кирпичи внимания.