Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

А Громобой слушал, впитывая каждое слово. Речь шла о его настоящем противнике, для встречи с которым он родился на свет. О том, в чьих руках сейчас находится та, которую он потерял…

Когда же его стали спрашивать, как он попал в Велишин, изумляться опять пришел черед горожан. У Громобоя язык не поворачивался рассказать про свое побоище, и он повторял то же, что и Досуже: нет на Истире никакой засеки. И это ведь правда – теперь ее там нет. Говорить, что она была, когда он вышел на священную реку, совсем не хотелось. Велишинцам нетрудно будет понять, что одолеть – в одиночку! – Встрешника и всю его ватагу мог только не простой человек. Расскажи он им, как взял Ветрового Духа за ноги и его же головой крушил его же ватагу – да они от Громобоя побегут по углам и щелям!

– Как так – нет? – Велишинские мужики недоверчиво качали головами. – Вон, из Глиногора купеческий обоз пришел, к дебричам правил, да так на воеводском дворе и стоит. Идти боятся, у них дружины-то всего ничего, десятка два, а Встрешник и сотню одним свистом положит.

– Это тебя Макошь, видно, за руку мимо засеки провела! – решили наконец соседи, и по лицам было видно, что в это единственное объяснение они не слишком верят и принимают только за неимением лучшего. – Чтобы засеку миновать и не заметить… Боги тебя любят, парень!

Сам Громобой все это время не столько слушал стариков, сколько поглядывал на Добрушу. Присутствие девушки как-то беспокоило его, но и казалось приятным. Она напоминала ему о том легком облачке, которое он потерял возле дуба. Память оживала, и он уже знал: у той, которая шла с ним искать весну, были такие же румяные щеки, такие же ясные глаза. Она была так же легка, стройна, и, глядя на нее, тоже хотелось думать о будущем и верить в счастье. Сердце билось, когда он встречался с Добрушей глазами, все время хотелось подойти поближе, взять ее за руку, разглядеть на дне ее глаз ту тайну, которую боги скрыли от него. Она – знает, не может не знать!

Но подойти к ней Громобой так за вечер и не решился. Память о бревне в собственных руках не пускала его к девушке; мерещилось, что невидимая тень того дурацкого дубка может как-то задеть и ранить ее. Да и вид ее, непривычная прическа с двумя косами на ушах и третьей, спущенной по спине, придавали ей какой-то особый, отстраненный вид. В ней тоже скрыта не последняя из тайн мироздания, но едва ли сама она задумывается об этом.

Поздно вечером, когда все уже улеглись спать, внезапно раздался стук в ворота.

– Кого еще несет! – проворчал с широкой лежанки Досужа. – Не наслушались!

– Дивий великан![26]– пискнул с полатей младший из мальчиков и тут же захихикал.

– Мара![27]– поддержал второй.

– Бросьте! – с тревогой упрекнула их сестра. – Накликаете!

Досужа было зашевелился на лежанке.

– Лежи! Постучит – перестанет! – одернула мужа хозяйка.

Но стук продолжался. Наконец Досужа, отдернув занавеску, выбрался с лежанки, кое-как оделся и вышел.

Назад он вернулся не один: в сенях стучали шаги нескольких человек, что-то слегка позвякивало. Громобой приподнял голову.

– Огонь зажгите! – велел Досужа от порога. – Не видать ничего!

Мальчишки ссыпались с полатей и раздули угольки из печки. Засветилась лучина, Громобой сел на постели, которую ему устроили прямо на полу. У дверей стояло двое мужчин, в которых нетрудно было узнать кметей, – сапоги, хорошие кожухи, цветные пояса, собольи шапки и мечи в ножнах с серебром.

– Утро доброе! – обратился к Громобою один из них, сразу найдя глазами чужого в избе. – Поднимайся, парень. Воевода Берислав тебя ждет.

– До утра не подождет? – довольно-таки вежливо осведомился Громобой. – Я весь Стужень на лыжах пропахал, подустал малость. В первый раз под крышей лег – так нет, опять вставай!

– Поговори у меня! – вполне спокойно, как человек, не сомневающийся в своей силе, ответил ему один из кметей. – На весь Стужень сил хватило, так еще малость потерпишь.

– Не гневить бы тебе воеводу! – удрученно намекнул Досужа.

Вид у хозяина был смущенный, встревоженный и виноватый. И Громобой стал одеваться: смирение было лучшим, чем он мог отблагодарить кузнеца за гостеприимство.

Добруша, в накинутом прямо на рубаху кожухе, беспокойно приглаживала волосы и смотрела на него своими большими зеленоватыми глазами с явной тревогой; Громобой слегка подмигнул ей и шепнул поговорку Ракиты:

– Рада бы курица нейти, да за крыло волокут!

Девушка вымученно улыбнулась в ответ. И Громобой, натягивая кожух, из-за ее беспокойства жалел ее гораздо больше, чем себя. А ему-то что сделается?

На дворе перед крыльцом их ожидало еще трое кметей с длинными копьями.

– Уважаете! – Громобой хмыкнул.

– Чего? – не понял десятник.

– Уважаете меня, говорю. За одним пятерых прислали.

– А мы вообще гостей уважаем. Макошь велит! – так же спокойно просветил десятник. – Давай, шагай. По сторонам не прыгай, а то ненароком в темноте и насмерть зашибиться можно.

Один из кметей шел впереди, да и без этого заблудиться было бы трудно: вверх к детинцу вела всего одна улица. Кметь нес факел, освещая сплошной ряд тынов и запертых ворот – тихих, молчаливых. Падал мелкий снег, и Громобою вспомнилась та ночь в Прямичеве перед Велесовым днем, когда водили черную корову. Тогда он тоже бродил по таким же темным и пустым улицам, не зная, где бы сбросить свою непонятную тоску… А может, Зимнего Зверя искал. Кажется, он кого-то тогда встретил… Встретил, кажется, то самое существо, которое теперь ищет… Громобой напряженно вспоминал, что же было в тот далекий вечер, оглядывался вокруг, словно в поисках подсказки, и ему казалось, что прямо здесь все это и было, что эти темные тыны, ворота с заснеженной резьбой и есть Прямичев, и Громобой всматривался вперед, с замиранием сердца ожидая, что сейчас из-под снежной пелены опять выйдет она … Думая об этом, он совершенно забыл, где на самом деле находится и к кому идет. Если только он сумеет встретить ее снова, ему сразу станет ясно, куда идти…

Воеводский двор был пуст и тих, но в гриднице горели факелы и пылал огонь на очаге в середине. Воевода Берислав, мужчина лет за тридцать пять, рослый, статный, с прямым носом и ясными серыми глазами, с опрятной светлой бородкой, был бы красив, если бы не блестящая лысина ото лба до затылка. Сбоку у края скамьи сидела, как видно, его жена – нарядная женщина лет двадцати с небольшим, тоже высокая, с длинной узкой спиной, и ноздри ее трепетали от волнения и любопытства, как у лошади. Кроме них в гриднице было с два десятка кметей на скамьях вдоль стен. Иные позевывали в кулак, но тоже посматривали на Громобоя с многозначительным любопытством. Казалось, они о нем кое-что знают, и их осведомленность ему ничего хорошего не обещает.