На фронтах Первой мировой - Сергей Куличкин

Мир всколыхнулся. Всколыхнулись не только политики и военные, но и обыватели, от мирного благодушия мгновенно впавшие в воинственный патриотизм, доходивший иногда до дикости и абсурда. В Берлине и Вене многотысячные демонстрации, толпы обывателей громят посольства стран Антанты. То же, к сожалению, происходит в Париже и Петербурге. «Уличные горлопаны, которых везде и всегда много, рады были “выдающемуся” случаю, чтобы покричать и продемонстрировать свои чувства на улицах. В столице, мало или плохо сдерживаемые полицией, они с остервенением набросились на мрачное (из финляндского гранита), угрюмое здание немецкого посольства, озлобленно громили его и валили с крылец его огромных металлических коней с их поводырями, исполинскими тевтонами, давно, впрочем, резавших своим безвкусием глаза столичных жителей», – свидетельствует будущий генерал-квартирмейстер русской Ставки Ю. Н. Данилов. Как всегда, отличилась русская образованщина, потребовавшая переименовать Санкт-Петербург в Петроград. Вот уж переименовывать мы любили и любим до сих пор. Никому тогда даже в голову не пришло, что имя это Петр дал городу не на немецкий, а на голландский образец, что символизирует он не самого Петра, в первоапостола Св. Петра, и уж если быть точным до конца, надо было бы переименовать город в Святопетровск, а не в Петроград. Но не это главное.

Больше всего удивлял приступ неподдельной искренней волны патриотизма, охватившей все российское общество, о которой, по известным причинам, умалчивали советские историки. Хотя уже в первом роскошном издании «Истории Гражданской войны в СССР» имеется впечатляющая фотография коленопреклоненной толпы на Дворцовой площади. Очевидец событий мемуарист Михаил Лемке напишет: «Царь с членами своей фамилии прибыл из Нового Петергофа на яхте к Николаевскому мосту, пересел там на катер и подъехал к дворцу. Толпа забывшего все зло народа кричала “Ура!”. При прохождении царя к Иорданскому подъезду густые толпы стали на колени, кричали “Ура!” и пели “Боже, царя храни”… Впереди толпы были видны флаги, плакаты с надписью “Боже, царя храни”, Беспрерывно, то в одном месте, то в другом поют гимн и “Спаси, Господи, люди твоя”. То здесь, то там слышны возгласы: “Долой Германию!”, “Да здравствует Франция!”, “Да здравствует Россия!”… Громадная площадь живет; толпы сменяются – народ считает долгом побыть на ней хоть несколько минут. Крест, которым увенчана Александровская колонна, – этот символ первой Отечественной войны, теперь символизирует настроение столицы… Весь день гудят колокола. У всех церквей толпы молящихся. Настроение праздничное и приподнятое; ни тоски, ни равнодушия. Мало кто может не поддаться общему порыву; так и тянет на улицу. Бахвальства тоже нет, “шапками закидаем” не слышно; каждый понимает, что враг серьезен, но верит в близкий и полный успех». Бахвальства действительно нет. А кто мог подумать, что на призыв явятся 96 процентов всех призванных. Более чем ожидалось по расчетам мирного времени. Да с каким настроением! Командир роты 106-го Уфимского полка капитан А. А. Успенский после напутственного молебна «на брань» записал: «Главное, не опозориться, не осрамиться со своей ротой, а умереть – все равно – суждено только один раз, и ведь так красиво умереть за Родину на поле брани! “Нет больше сея любви, как душу свою положить за други своя”, – ведь именно эта евангельская фраза самого Иисуса Христа была написана на стене в моей 16-й роты, вокруг киота с ротным образом!» Но так думали не только кадровые офицеры-монархисты. В 1917 году в Киеве вышла удивительная книга медсестры Софьи Федорченко «Народ на войне», в которой приводятся многочисленные высказывания простых солдат на протяжении всей войны. В том числе, как народ шел на войну: «А я так очень даже охотно шел. Домашние меня просто слезами исслезили, а я хоть бы что, стою истуканом да со стыда хмыкаю. А в думке одно, кабы поскорее. Я шумное житье люблю, разное. Мне война как раз впору». Или: «Я на войну шел, все обдумал. Спорить не приходится, конечно. Однако я бы и спорить не стал. Один только у нас и случай, что война, от каторжной нашей жизни оторваться. Тут только я на свет вылез, людей вижу, да про себя понять время сыскал».

Казалось, есть все предпосылки для объявления войны второй Отечественной. Но уже тогда без труда замечались тревожные моменты. Далеко не все призывники (на 80 % крестьяне. – С.К.) с восторгом рвались в бой, а главное, понимали, за что воюют. В той же книге Федорченко читаем: «Как громом меня та война сшибла. Только что с домом справился – пол настлал, крышу перекрыл, денег кой-как разжился. Вот, думаю, на ноги стану, не хуже людей. А тут пожалуйста!» Или: «Очень не по нутру война та пришлась. Ну там ранят, али смерть, али калечью заделают, – не в том вся сила. Кабы мне знать, в чем толк-то, из-за чего народы, такие мирные, передрались. Не иначе как за землю. Теснота, что ли? И того не видать». А вот что пишет в своих воспоминаниях генерал АА Брусилов: «Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, – как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто такие сербы, не знал почти никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, т. е. по капризу царя». Существенным в народном мнении оставалось на протяжении всей войны то, что воевали все-таки на чужой территории. Солдат и не мог рассуждать иначе, чем рассуждал: «Мы вятские, тульские или пермские, до нас немец не дойдет…» Важно отметить и то, что русское общество сразу резко разделилось в законном порядке на тех, кто должен воевать и не должен. Справедливо отмечает историк А. Керсновский: «Обществу надлежало доказать свой патриотизм и жертвенность не на словах, а на деле – возглавить свой народ в окопах и на заводах. Однако жертвенной готовности служить своей Родине в подавляющем большинстве русской интеллигенции не было. Наше законодательство, начиная с милютинского Устава 1874 года, фактически избавляло образованные классы от долга защищать Отечество – чем классы эти и пользовались. В военные училища пошла вначале лишь очень небольшая часть молодежи – подлинная соль земли (как, например, будущий советский полководец А. М. Василевский. – С.К). Пределом жертвенности всей массы русской интеллигенции была посылка в Действующую армию кисетов с табаком, исполнение гимнов в кабинетах загородных ресторанов и патриотические речи на бесчисленных “собраниях” (через два с половиной года ставших именоваться “митингами”). Стране так и не удалось на деле слиться с армией». К тому же армия на 99 % состояла из русских. По закону от воинской службы освобождалось все инородческое население. Со временем сформируют, но на добровольной основе, некоторые части, как знаменитая Туземная дивизия, но все это капля в море. В целом тыл с первых дней войны отгородил себя от фронта. Какая уж тут Отечественная война?

Между тем боевые действия начались. Сразу хочу отметить важнейший признак, характеризующий весь ход Первой мировой войны. С первого и до последнего часа главным вектором борьбы для Германии был Западный фронт. Ход и исход войны должен был решаться на Западном театре военных действий, и прежде всего на полях Франции. Поэтому практически всегда большая, лучшая часть германских войск сосредотачивалась там. Там же в первую очередь применялись и отрабатывались новые тактические схемы, способы и средства вооруженной борьбы, испытывались и вводились в бой новые образцы вооружения и военной техники. Даже в 1915 году, когда Германия сосредоточила основные усилия на разгроме и выводе из войны России, Западный фронт в стратегическом плане оставался главным. Именно поэтому, а не только и не столько из-за революции и выхода России из войны, как сейчас считают некоторые наши исследователи, якобы принижается роль русской армии в общей победе. На Западе как раз помнят и о русской императорской армии, и о наших миллионных жертвах. Один знаменитый военный музей в Париже может сказать об этом больше, чем вся наша российская мемориальная память. Поэтому, делая основной упор в нашей работе на боевых действиях русской армии и флота, мы обязаны, хоть вкратце, затронуть события, происходившие на западноевропейском и других театрах военных действий. Тем более что они очень тесно взаимосвязаны с событиями на Восточном фронте.